– Ну-ка дай мне парочку, – попросил Сангре. – Но чтоб самые пышные и румяные, как… – и он игриво подмигнул ей.
– Самые пышные не смогу, Петр Михалыч, – улыбнулась баба, демонстрируя ослепительную белозубую улыбку, – я ж замужем! А вот возьми-ка всего на чуток похудее, – и она протянула ему две ватрушки.
– Сколько с меня? – поинтересовался Петр.
– Господь с тобой! – замахала та на него. – То ж от всей души и дай бог тебе здоровьичка. Эва, почитай вторую седмицу кряду хожу и белому свету радуюсь.
– А языкастая какая, – заметил Улан, вгрызаясь в горячую ватрушку, и впрямь чуть ли не таявшую во рту, и осведомился: – Кстати, а она к тебе почему так ласково? Или ее тоже обнесли?
– Да нет, иное, – хмыкнул Сангре. – Муж ее повадился лупить, притом со всей дури и чем ни попадя.
– Пьяный?
– Да нет, трезвый. Из ревности. Бзик у него, что она погуливает втихаря, вот он и надсаживался. И главное, незаслуженно, просто у нее характер веселый, да и работа соответствующая, без шуток-прибауток никуда.
– А ты, значит, за нее заступился?
– Случайно вышло, – засмущался Петр. – Я как раз с рынка шел, когда она от него бежала и голову руками закрывала. Главное, мужичонка-то лядащенький, она бы его и сама запросто могла одной левой урыть. Но бабам, оказывается, сдачи давать не положено, вот этот набор костей и банка гноя и строил из себя амбала. Добежать она до меня не успела – споткнулась и упала. А эта скотина ее поленом, ногами, короче по-всякому, – он скрипнул зубами. – Главное, мимо куча народу идет и хоть бы один шлимазл вступился. Это я потом узнал, что тут не принято в семейные дрязги вмешиваться. Ну и по неведению своему заломал его. Пару раз этим же поленом отоварил, а потом предупредил, что если он ее хоть пальцем… Словом, сказал пару душевных лирических фраз, как Жеглов рекомендовал, чтоб дошло до сердца, печенки и всего его гнилого организма, а заодно предупредил о последствиях.
– Он хоть что-то понял из твоих слов? – хмыкнул Улан.
Сангре улыбнулся, вспомнив финал своей яростной речи: «Экскюзми ком ту гезо, поц вонючий? Ферштейн? Или я не доходчиво объяснил, конь педальный, повторить надо?» и перепуганную рожу мужичка, гнусавившего разбитым ртом: «Не-е, не надобно. Чаво ж тут не понять. Так бы сразу и сказывал, боярин».
– Поначалу я и сам слегка сомневался, поможет моя разъяснительная работа или нет, но синяки с лица сошли, а новых не появилось. Значит, и впрямь понял.
– А может, он сейчас похитрее работает, по мягким местам лупит, чтоб без следов, благо, у нее этих мест в избытке.
