— Похоже, нынче дождя не миновать. — Потом встал напротив Данишева и заметил: — Физиономия у тебя, старик, уж больно кислая. Не соответствует никаким стандартам бойца, как пишут в газетах, фронта борьбы с преступностью.
Назип недовольно взглянул на него.
— Нет, ей-ей. С таким настроем, золотко мое, Назип Гатаулович, только на помин души любимого человека...
— Да хватит тебе, — прервал его Данишев. — Заладил одно и то же. Излишний оптимизм ни к чему, как бантик быку.
Оба помолчали, каждый думая о чем-то своем.
— Скажи, Карим, а ты полагаешь, что театральный билет имеет отношение к преступнику? То есть он ходил в театр?
— Видишь ли, по школьной писанине и бухгалтерской бумажке установили дом, где живут эти авторы бумаготворчества. Это двухэтажка на Смоленской, Предполагаю, эти бумажки были взяты из одного мусорного ящика. Отсюда вывод: кто-то из жильцов этого дома был в июне в Казани и посещал театр. Но таких лиц в доме не оказалось. Опрашивали также приезжавших гостей и жителей близлежащих домов. И ничего. Трудно предположить, что преступник копался специально в другом мусорном ящике или ведре, чтобы извлечь оттуда малюсенькую бумажку для пыжа. Ему и тех хватало. Он и так был уверен: две разнокалиберные по содержанию бумаженции и так уведут следствие в дебри поиска и запутают следы. Полагаю, этот билет попал в ствол ружья в какой-то мере случайно. Этому обрывку просто не придавалось никакого значения. Преступник затолкал его как мусор, который собирался выбросить на помойку. И он прав. По нему искать — дохлый номер. Так и я оцениваю с моим оптимизмом, по которому ты уже изволил; пройтись, драгоценнейший мой. Ты сам посуди. Разве контролер театра на входе может как-то запомнить из нескольких тысяч лиц — одного, примет которого мы не знали? Конечно, нет. Таким образом, билет в этом случае свидетельствовал только об одном: преступник, возможно, был в июне в театре. А этот факт сам по себе ни к селу ни к городу.
Нуркаев помолчал, потом заметил:
— Смотри. А дождичек-то и впрямь сюда направляется. Вон какие тучки. Пойдем или ваша милость души изволить принять?
Прощаясь, Нуркаев бодро напутствовал:
— Ничего, старик. Прорвемся. Сейчас хоть зацепка есть — приметы этого шаловливого мальчика двухметрового роста, возрастом под сорок и с повадками гюрзы.
