Римский трибун | страница 19



— Полагаю, в этом наши вкусы не разойдутся, — улыбнулся Франческо. — Моим первым учителем в поэзии, как и у Данте, был творец «Энеиды». Знакомство с Вергилием и побудило меня создать «Эпистолы» и «Африку». Твои любимцы Тит Ливий и Цицерон[8] также являются моими добрыми друзьями. — Он достал из ящика стола толстую пачку незапечатанных писем. — С величайшим из древнеримских ораторов я даже веду литературную переписку. Цицерон учит меня краткости и выразительности стиля. — Хозяин помахал в воздухе письмами и сунул их обратно в ящик. — Если хочешь, потом посмотришь. А сейчас пойдем спустимся в погреб. Солнце уже высоко. Пора подумать об обеде.

Колонна Траяна




РИС. 13–16.


Глава III

КОЛЕСО ФОРТУНЫ

мутный, будто отдаленный гул звучал все яснее. Постепенно в нем стали различимы отдельные голоса и стоны. Некоторое время Кола с удивлением прислушивался, потом с усилием открыл глаза. Высокий сводчатый потолок из серого камня и узкие окна скупо пропускали дневной свет. Затем он увидел побеленный кусок стены и темную фигуру монаха, медленно передвигавшуюся на ее фоне. Ниже, на соломенных циновках лежали и сидели люди в жалких лохмотьях. Запах прели и нечистот насыщал воздух.

Кола ди Риенцо попробовал приподняться. Сильное головокружение заставило его отказаться от этой попытки.

— О, наш сосед очнулся! — раздался рядом чей-то хриплый голос.

— Я говорил, он еще жив. Покличь сюда брата Жюля.

Кола увидел склонившегося над ним старика с белой косматой бородой.

— На, сынок, испей. Это вино с водой.

Говоривший приложил к его губам фляжку. Стараясь побороть подступавшую тошноту, Кола ди Риенцо заставил себя сделать несколько глотков. Теплый, кисловатый на вкус напиток окончательно прояснил сознание.

— Где я? — с трудом прошептал он.

— В приюте для больных и нищих при обители святого Доминика.

— Давно я здесь?

— Да уже третью неделю. Первое время, как принесли, все бредил в горячке. Последние два дня совсем затих, думали, не очнешься.

— Вы слышали, о чем я бредил?

— Счастье твое, что, кроме меня, тут никто не понимает по-итальянски. Иначе отведал бы испанских гвоздиков. — Старик отвернул рукав рубахи и обнажил тощую волосатую руку. На ней виднелись глубокие шрамы, следы старых пыток. — С инквизицией шутки плохи. Но мы побеседуем об этом, когда уйдет брат Жюль. — Он понизил голос, заметив приближавшегося монаха с большой плетеной корзиной.

Доминиканец раздавал каждому по круглой ячменной лепешке, небольшому куску сыра и горсти сухих фруктов. Со всех сторон к монаху тянулось множество рук, слышались благодарственные молитвы.