Но нет. Хуже. В шкаф меня уволокла ровесница, на две головы выше меня, здоровенная деваха с мужеподобным басом. Из-за нее все мальчики лагеря боялись играть в эту мегаэротическую при других обстоятельствах игру.
Из шкафа я вернулся другим. Мудрым, задумчивым, седым ребенком. Ребята утешали меня, надруганного, как могли, приговаривая, что гигантесса сделала это со мной не со зла, а по большой неразделенной любви. Хороша версия, но, увы. Сейчас я не сомневаюсь, что малолетняя Жанна Д’Арк выбрала меня просто потому, что я, нежный беззлобный цветок, показался ей наиболее уязвимым и легко доступным.
До сих пор, тридцать лет спустя, в тревожных предутренних снах я пересматриваю эту сцену с документальной точностью: в бездонном сумраке шкафа большие шрекообразные руки ощупывают мою крохотную черепушку, притягивают ее к себе, и две гигантские губки, каждая в три раза больше, чем у меня в ванной, засасывают меня пылесосом так, что внутри у меня что-то отчаянно хрустит.
Скорее всего, это хрустели мои молочные зубы.
В тринадцать лет я впервые попал на море. В полузакрытый ведомственный пионерлагерь, в котором готовили морских котиков. Ладно, котиков не готовили, но некий отбор существовал.
Из своей первой поездки на море я запомнил кипарисы, зарницы и девочку с ногами.
Имя девочки я забыл. В памяти остались только ее ноги как олицетворение всей девочки. Такая девочка – синекдоха.
В тринадцать лет я уже начал подозревать, что ноги девочкам даны не только для ходьбы. А еще – для ослепления очей и сведения с ума.
У нас с ней было все серьезно. Однажды в кладовке я поцеловал ее в нос, а она меня в плечо. В кладовке было очень темно, и мы немножко промахнулись.
Всю смену девочка с ногами дефилировала передо мной в каком-то магическом сиянии. Возможно, меня просто слепило солнце – курорт все-таки. Возможно, что-то ярче него.
Все шло к тому, что я уеду из этого лагеря глубоко женатым человеком. Ну, по меркам тринадцатилетних. Я даже написал своей избраннице что-то страшно лирическое в альбом (тогда у девочек были альбомы), как Пушкин Смирновой.
За несколько дней до окончания смены мы большой компанией сидели под теми самыми кипарисами и наблюдали те самые зарницы. Даже у двоечников на глаза наворачивались стихи. И тут моя девочка с ногами подошла ко мне и неожиданно сказала:
«Знаешь, что? А ты ведь не Олег Батлук».
«А кто?» – робко поинтересовался я.
«Ты – Олег Б…дь».
И она захохотала. И сияние вокруг нее мгновенно исчезло.
