Мемуары младенца | страница 25

И в третьем классе я не выдержал. Я спрятал шоколадные медальки в настолько укромном месте, что оттуда их смог бы достать разве что проктолог. Я их съел.

Прямо перед тем, как идти утром в класс, под лестницей на первом этаже школы. Схомячил. Все медальки без остатка, едва золотую фольгу не проглотил.

Потом посидел, подумал и для верности съел еще все «Мишки на Севере». Тоже вкусная конфета была. Эти мелкие обжоры все равно не оценят, решил я тогда.

Затем я прикончил все «Белочки». «Еле „Белочку“ раздобыла», – сказала накануне мама отцу. И чтобы плоды трудов бедной женщины достались этим неблагодарным коротышкам? Ни за что!

Через пять минут на дне пакета остались две «ириски», непонятно как затесавшиеся в кондитерскую элиту.

С двумя ирисками в народ не пойдешь, здраво заключил я и вместо народа пошел к школьному доктору.

Я направлялся к нему соврать, что у меня болит живот. Пока дошел, живот и вправду разболелся – пакет был увесистым. Доктор дозвонился к нам домой, до моей бабушки, и она забрала меня из школы до начала уроков.

Я лежал в кровати, отчаянно переваривая мишек с белочками, и представлял себе перекошенные лица этих упырей, этих мелких обжор, этих неблагодарных коротышек – своих любимых одноклассников, так и не дождавшихся заветного пакета. И медалек! Да, и медалек, конечно.

Это был самый лучший день рождения в моей жизни.

Ведь именно тогда я понял, что означает «сладкая месть».

В моем детстве во время аномальных зимних морозов отменяли занятия.

Чтобы дети по дороге в школу не отморозили себе большое социалистическое будущее.

Школьники были благодарны правительству. И не только за заботу о здоровье. Но и за прекрасно проведенное время.

Потому что уже через полчаса после сообщения об отмене уроков вся наша школа в полном составе собиралась на самой большой в районе ледяной горке.

К третьему классу я научился хорошо писать.

И на этом спокойная жизнь моей семьи закончилась: джинн малолетнего подсознания вырвался наружу.

Я исписывал по маленькой тетрадке в день. Обеспокоенные родители начали покупать мне общие тетради по 48 листов – я исписывал по общей тетради в день, всю до листочка. Я мог писать на листах в клетку, в линейку, в крупный и мелкий горошек, в альбомах для рисования, на полях газет, на обоях и на салфетках. Я писал на всем, на чем пишется.

Я сочинял истории. Истории обо всем: о людях и животных, о людях-животных, о живолюдях и людиживах – моему бестиарию вымышленных существ мог бы позавидовать любой Борхес. В те советские годы в школах еще не существовало должности штатного психолога: уверен, ему было бы, о чем со мной побеседовать, пока санитары надевали бы на меня смирительную рубашку.