Нина села рядом со мной и, положив локти на стол, продолжала всматриваться в лицо хозяйки.
— Мороз-то сегодня, словно крещенский, — медленно продолжала старушка. — Любочка беспокоится, что яблони не укрыли… А вы едете завтра?
Нина как-то дернулась и со злобной насмешкой произнесла:
— Да, да, еду!
Старушка тихо вздохнула и стала мешать ложечкой чай. Мне казалось, что она сдерживает слезы. Потом, словно пересилив себя, она подняла голову и ласково обратилась ко мне:
— А вы тоже на сцену хотите поступить? — Она заговорила со иной, очевидно, для того, чтобы прервать неловкое молчание.
— Да, я тоже… только я поступлю на драматические курсы, — ответила я машинально.
Я сознавала, что говорю какую-то нелепицу, но почему-то не могла ответить иначе. Нина резко захохотала.
— Маша! И ты тоже? Что это: меня морочат или это сон?
А старушка, словно не слыхав ее слов, заговорила:
— Что же, коли чувствуете призвание… Дай вам Бог успеха, а только я…
Она не договорила, дверь в комнату растворилась, и вошла высшая девушка с гладко причесанными волосами, закутанная в темный вязаный платок.
Она молча и неохотно подала руку Нине, но мне она ласково улыбнулась и сказала:
— Здравствуйте, Верочка.
Наступило опять тяжелое молчание.
Я внутренне странно волновалась, стараясь стряхнуть с себя это страшное оцепенение, но не могла и вдруг почувствовала, что говорю.
Я говорила уже несколько минут прежде, чем стала прислушиваться к своим словам, как к речи постороннего человека, и услыхала, что рассказываю о поездке в какой-то монастырь и о том, что мать-игуменья велела вывести из церкви какого-то Ивана Игнатьевича.
Во время моего рассказа Нина вдруг вскочила и, ударив ладонью по столу, истерически крикнула:
— Замолчи! Замолчи! Это ужасно!
Но я почему-то совершенно не реагировала на эту выходку. Я продолжала свой рассказ, удивляясь, что это такое я рассказываю, а старушка и девушка слушали меня и тоже не обратили никакого внимания на Нину.
Выслушав мой рассказ, старушка обратилась к девушке:
— Ты бы, Любочка, велела подогреть самовар, а то Сережа, верно, сейчас придет.
Девушка встала и позвонила, вошла служанка.
— A-а! И Матреша явилась! Вое в порядке! — с хохотом крикнула опять Нина. И опять этот крик не произвел никакого впечатления.
Горничная унесла самовар, старушка вздохнула, а девушка, кутаясь в платок, говорила о незакрытых на зиму яблонях.
Часы мерно и хрипло пробили семь.
— Пойдем, Ниночка, — вдруг неожиданно для самой себя сказала я, — ведь нам нужно еще уложиться.
