Вечером чай пили втроем: невестка, Ваня и я. Невестке нездоровилось, я ее скоро отвезла в спальню, а сама вернулась еще чашечку чая выпить.
Ваня сидит за столом, перед ним стоит остывший чай, а он куда-то в стенку смотрит.
Лицо у Вани худое, длинное, в веснушках, волосы белокурые. Сам худой, тщедушный, сутуловатый, глаза, правда, большие, только всегда как-то странно смотрят, точно ничего не видят.
— Ваня.
Он вздрогнул, словно свалился откуда, рот раскрыл и так глупо на меня смотрит.
— Что же, — спрашиваю, — видел ты сон сегодня?
— Видел, — отвечает и сконфузился.
— Растолкуй ты мне, почему тебе так хочется непременно сны видеть?
— Я очень уж интересные сны вижу…
— Ну расскажи мне сегодняшний.
— Неохота, тетушка, вы смеяться будете… я теперь никому снов не рассказываю… прежде пробовал, как меньше был — все всегда смеялись… в школе дразнили…
— Я не буду смеяться.
— А другим не скажете?
— Не скажу никому.
— А вы побожитесь! — и весь покраснел.
— Ну, побожилась. Говори.
Ваня оглянулся кругом — встал, запер дверь в коридор, сел ко мне поближе и шепчет:
— Я, тетушка, не простые сны вижу…
— А какие? Пророческие?
Помолчал.
— Нет, не пророческие… а совсем, совсем особенные — и будто не сны, а вправду. Так вправду, что то, что я вот в конторе сижу, и Тимофеич бранится, и вы, и дяденька — это все сон, а во сне правда… Вы смеетесь, тетенька?
— Нет, не смеюсь — это и со мной бывает — только не от сна, а от книги. Когда книга интересная, так и не хочется ни о чем думать, и обедаешь кое-как, и одеваешься наскоро — только бы отделаться, да скорей читать.
— А вы, тетушка, не переделываете того, что читаете? — спрашивает Ваня.
— Как это? — удивляюсь.
— Да так — вот в книге, например, кто-нибудь умер, а вам жалко, и вы сочиняете, будто про себя, что тот человек жив, и дальше совсем другое выходит.
Ваня весь даже переменился — лицо как будто другое стало — и глаза не глупые.
Задумалась я над его словами и, помолчав, говорю:
— Видишь, Ваня, — это со мной бывает — только не всегда. Иногда в книге так все к месту, так хорошо выходит… и жалко до слез, если кого обидели, или кто умер, но только переменить этого даже не хочется… Будто так нужно, и иначе все испортишь: на правду будет непохоже.
— А вы ее любите — правду-то? — вдруг спрашивает Ваня.
Я на него смотрю и не знаю, что ответить.
Странно. Я смерть не люблю, когда лгут, а ведь в книжке читаешь иной раз неправду, или сама сказку сочиняешь, и любо. Что же делать, когда вся правда кругом скучная, а выдумка в книгах интересная.
