— Не выгонит. Надень!
Морта напялила платок, потрогала его кисти, белые, мягкие, как завязь у вербы, и телега выкатила со двора.
Случалось Ешуа и раньше бывать у рабби Ерухама, но большей частью по пустякам.
Мишкинский раввин славился во всей округе своей ученостью и мудростью. Говорили, будто по уму ему нет равных в Жемайтии, а может, и во всем Северо-Западном крае. Если бы не глухота, не корпел бы Ерухам в этой дыре, а блистал бы, как бриллиант, где-нибудь в Ковно или в Вильно. Но глухота простительна только господу, а не его слуге.
Был мишкинский раввин не только знатоком священного писания, но и целителем. О его врачевании рассказывали просто чудеса. Лечил Ерухам не травами, не заговорами, а руками: прикоснется к больному, подержит свои руки над больным местом, как над огнем, и хвори как не бывало! Возил к нему Ешуа и Семена. Рабби Ерухам простер над ним свои чудодейственные длани, но тут же опустил, сказав, что больного надо было ему показать раньше, когда мозг его не был еще выжженной пустыней, а пустырем, заросшим чертополохом и репейником. С чем они приехали, с тем и уехали.
В бархатной потертой камилавке, в тусклых очках, обесцвечивавших его как бы прятавшиеся от мира глубоко посаженные глаза, с тяжелым брелоком, который он не выпускал из своей сухой, наделенной колдовской силой, длани, мишкинский раввин выслушал Ешуа и, не глядя на Морту, — спросил:
— А что, реб Ешуа, на это скажет наш уездный исправник?
У корчмаря перехватило дыханье. Он озадаченно посмотрел на рабби Ерухама, на присмиревшую и отрешенную Морту, расстегнул ворот рубахи — так ему легче думалось — непристойно облизал запеченные в испуг губы и, одолев одышку, выдавил:
— А причем тут, рабби, наш уездный исправник?
— Громче, пожалуйста, — потребовал Ерухам и, по-прежнему не глядя на Морту, наклонил к корчмарю свое правое, вместительное, как кружка для пожертвований, ухо.
— Я говорю: причем тут наш уездный исправник?
— Вот теперь я слышу, — по-детски обрадовался Ерухам. — Что на это скажет наш всемилостивейший господь я, положим, знаю. Он скажет: в добрый час!
— А нам, рабби, больше ничего не надо!
— Громче, пожалуйста!
— Я говорю: нам больше ничего не надо, — протрубил корчмарь. — Не может же наш уездный исправник на равных тягаться с нашим господом.
— Умный вы, реб Ешуа, человек, а вопросы у вас глупые, — остудил пыл Ешуа мишкинский раввин и покосился из-под очков на окоченевшую Морту. — Только для господа нет лишних евреев, а для исправника — каждый еврей — лишний. Вы меня понимаете?
