Затем в комнату вошел человек примерно одних лет со мною и, подкравшись словно тать, прислушался, выясняя, сплю ли я. Тут я сделал попытку приподняться, а мой гость внезапно замахал руками и чуть ли не закричал:
– Лежите! Лежите!
Признаюсь, от испуга сердце мое тенькнуло. Неужто я был тяжко болен и в беспамятстве пролежал в этой темной комнатенке Бог знает сколько времени? Я хотел спросить нежданного посетителя, не лекарь ли он, а может, слуга, которого добрые друзья мои приставили ходить за мной, но господин сей зачем-то взял мою руку, стал щупать пульс, затем потрогал мой лоб и, похлопав по руке, сказал:
– Прекрасно! Очень даже прекрасно! Лежим и не двигаемся!
Я хотел возразить, что прекрасного в том, что я лежу неизвестно где, но он поднес палец к губам и решительным образом произнес:
– Вам нельзя разговаривать, Тарас Григорьевич! Вы еще очень слабы! Лежите и ни о чем не думайте!
– Да долго ли мне лежать? – слабым голосом спросил я, удивляясь, насколько непослушен язык мой, который едва ворочался во рту, в то время как остальные члены моего тела пребывали в прекрасной бодрости.
– Вы куда-то торопитесь? – загадочно улыбнулся гость. – И совершенно напрасно! Все плохое уже позади! И царь, который упек вас за Арал, и жандармы, и даже крепостное право! Вы даже не представляете, в какое время вы родились заново!
Я не мог вникнуть в суть этого странного откровения, но что-то в голосе человека показалось мне инородным, и, чувствуя себя жертвой чужих насмешек, я невольно спросил:
– Жид, что ли?
Он внезапно побелел, да так, что даже во мраке комнаты его лицо засветилось, словно испачканное фосфором, и сердито отчеканил:
– Вы опять за старое?! Чтобы я больше этого не слышал!
Я немало удивился сему обстоятельству и даже стушевался, пробормотав:
– А что я такого сказал? Спросил, не жид ли вы? Очень уж странный говор у вас!
– Я еврей! – почему-то гордо вскинул голову человек и, сделав шаг к буфету, стал звенеть скляночками, в которых, вероятно, находилось лекарство.
Признаться, он меня озадачил своим признанием, хотя я не понимал, отчего он так разволновался. «Еврей» ли, «жид» – какое в том различие? Однако, полагаю, у него были на то свои причины, и я решил набраться терпения, дабы при удобном случае потребовать разъяснений, в чем гость видит противоречие, но он, протянув мне какую-то пилюлю, заставил ее проглотить и запить водой из стакана, что я послушно и сделал, сообразив, что мой визави все же не кто иной, как врачеватель.
