Из всей процессии первым делом замечали ее, а все, что было рядом с нею и вокруг, казалось тусклым, будничным. Она одна придавала окружению своему подлинный блеск, выразительность, яркость. И в самом деле, даже при богатой фантазии трудно было бы вообразить более чарующее, трогательное и грациозное видение, чем эта молодая девушка в снежно-белом, тяжелого шелка одеянии, на которое, по моде того времени, свободно падали две длинные косы, присыпанные серебряной пудрой и украшенные над челом венком из лилий, с которого, подобно легкому облачку, опускалась к самым ногам вуаль, усыпанная золотыми звездочками и волочившаяся по земле вместе с парчовым шлейфом.
В продолжение всего торжества Ксавера была предметом всеобщего внимания, восхищения и восторгов. Несколько дней назад, когда навстречу императорской семье выехало сто открытых экипажей со множеством нарядных красавиц, уличные ротозеи указывали друг другу пальцами только на одну из них — на нее. А вечером в театре, где в присутствии двора впервые давали новую оперу Моцарта «Милосердие Тита»{26}, она одна привлекла к себе взоры не только обычных зрителей, но и самой высшей знати. Сама императрица соизволила спросить, кто сия прелестная дева, и рада была слышать, что она внучка той самой пани Неповольной, о которой за эти несколько дней ей довелось слышать столько похвального от высокопоставленных священнослужителей, явившихся поклониться королеве и нарисовавших по ее просьбе картину духовной жизни столицы ее нового королевства. Но не в коляске, где Ксавера красовалась в алом бархатном берете, не под люстрами театрального зала, где она блистала в самых лучших своих драгоценностях из пурпурной шкатулки, не обрела ее красота такой силы, как теперь, когда она шла, хоть и с опущенными долу глазами, но с гордо поднятой головой под лазоревым балдахином улыбающегося летнего неба по тенистым улицам Праги, строгие старинные здания которой, создавая контраст ее светлой фигуре и молодому прекрасному лицу, служили для нее столь выгодным фоном.
Прошло целых четыре часа, прежде чем процессия преодолела расстояние от Тынского храма до Белой горы, манившей издалека красными куполами церкви, которая была зримым напоминанием о том, что чешский народ, когда-то покоренный, и по сию пору пребывает в духовном рабстве. Приходила ли кому-нибудь из участников шествия в голову эта мысль, или все они совершали свое паломничество с теми же чувствами, надеждами и замыслами, как Королева колокольчиков?
