Последней деталью ружья была вспышка, которую можно было бы приладить сверху, там, где снайперы помещают прицел. Признаться, для этого я уже извлек одноразовую вспышку из нашего собственного «Полароида». Держал вспышку в руке, будто взвешивал ее, и думал о фотоаппарате, заснявшем лицо Мэта, о том жгучем проблеске белого света, о том, как Мэт отшатнулся, быстро-быстро моргая.
Я думал о Шелли Бьюкс, изумленным взором обводящей окрестности, где прожила по меньшей мере два десятилетия, вид у нее такой оцепенелый, будто прямо перед ее лицом сработала вспышка. Думал о черных фотоальбомах на заднем сиденье «кадика» Финикийца. Думал о том фото, которое увидел в одном из них, фото почти наверняка сына самой Шелли.
Прокатился долгий рокочущий раскат грома, от которого, похоже, весь гараж встряхнуло, а потом воздух зазвенел как-то странно. Потом я решил, что это меня дрожь бьет, и быстро вскочил, чувствуя головокружение. Выключил лампу и стоял в темноте, глубоко вдыхая пропитанный запахом меди воздух. И гадал, уж не заболеваю ли.
Звенящий звук в ушах все не умолкал, и как-то разом до меня дошло, что слышу я не последствие громовой встряски. Кто-то налегал на входной звонок.
Ответить на него мне было страшно. По логике тринадцатилетнего, я был совершенно уверен, что звонит Финикиец, как-то прознавший, что я разрешил загадку его «Солярида», и явившийся, чтобы заткнуть мне рот навечно. Я огляделся в поисках какого-нибудь подобия оружия, задержал взгляд на отвертке, но взял вместо нее ружье-веселуху. Мной овладела дикая мысль, что в темной прихожей его можно будет принять за настоящее ружье.
Когда я подошел к входной двери, из грозовых туч донесся новый залп тряхнувшего весь дом грома, и я услышал проклятья, произнесенные шепотом с грубым южноафриканским акцентом. Тревога испарилась, оставив меня стоять на ватных ногах и с царящей в голове пустотой.
Приоткрыв дверь, я произнес:
– Привет, мистер Бьюкс.
Его черты киногероя были изнурены, глубоко прочерчены, а губы до того обесцвечены, будто он долгое время шагал по холоду. Я бы сказал, что с последней нашей встречи он лет на десять постарел.
При всем сокрушительном громыхании и слепящих всполохах дождя еще не было. Впрочем, ветер хлопал полами его пальто, франтовато облегавшего могучий торс и узкие бедра. Это самое пальто носила и Шелли в то утро. На нем оно смотрелось лучше. Порыв ветра бросил серебристую прядь волос ему на морщинистое лысое чело.
