Вы наверняка думаете, что поклонники Страдивари раздувают из мухи слона. Не могут инструменты быть настолько чудесными. На самом деле могут. И отношения с ними — очень тонкий момент, не зря ведь музыканты не любят, когда кто-то другой играет на их инструменте. Единственный человек, которому я позволила сыграть на моей скрипке в течение тех десяти лет, был Риччи. Его пригласили в Кремону дать концерт в Музее музыкальных инструментов. Там хранится невероятное собрание работ Страдивари, и Риччи попросили сыграть на каждой. Собрались самые знаменитые мастера и коллекционеры. В конце выступления Риччи сказал:
— У моей ученицы тоже есть скрипка Страдивари.
А потом спросил, может ли он сыграть на ней. Я сказала, и скрипка со мной согласилась, что для нас это большая честь. Он сыграл Партиту № 2 Баха. И что вы думаете? Слушателям моя скрипка понравилась намного больше, чем все остальные. Моя малышка! Когда концерт закончился, зрители загудели, как рой пчел над жимолостью, все смотрели на нее, все хотели ее потрогать и приобщиться к ней. Многие прямо там предлагали мне огромные деньги за нее. Я была в ужасе, прижимала ее к себе и повторяла:
— Скрипка не продается. Вообще не продается!
С поддержки Риччи и Джеральда я начала заново учить весь скрипичный репертуар. У меня появились крылья. Теперь я сама была пилотом. И хотя моя скрипка была меньше любого самолета, она с легкостью могла унести меня за облака в самом буквальном смысле. Я побывала везде — в Южной Африке, в Корее, в Америке. Говорят, когда пилот взмывает в небеса, его охватывают удивительная легкость и спокойствие, несмотря на всю возложенную ответственность, он чувствует себя в безопасности и покое. Он в своей стихии, он знает ее как свои пять пальцев. У нас со скрипкой было все то же самое. Она стала моим пропуском в мир и средством передвижения, она знакомила меня с другими странами. И только в ее компании я чувствовала себя в безопасности. Когда я впервые приехала в Лос-Анджелес, он поразил меня своей бурной, хаотичной жизнью. У меня был самый настоящий культурный шок, и чтобы немного успокоиться и прийти в себя, я закрывалась в номере и играла, играла, играла. Скрипка, как та старая комнатка в родительском доме, была моим убежищем, я нуждалась в ней, потому что только она могла утолить мои печали и восстановить равновесие.
Жизнь неслась галопом. Теперь все это кажется размытым и нереальным, как будто все происходило с какой-то другой Мин в другом мире. Ей бывало нелегко, но это не имело значения. Задумываться было некогда. Я давала концерты, одновременно разучивая репертуар. Заострять внимание на чем-то одном возможности не было. И я старалась этого не делать. Прокладывать путь трудно, но утешет то, каким он в итоге будет гладким.
