— Сначала тебя идеализируют. Все, что ты делаешь, моментально признается гениальным. Но как только ты немного взрослеешь, тебя сразу же начинают сравнивать с твоими прежними заслугами. Говорят, что ты уже не так хорош, как раньше, что у тебя неправильный учитель, что ты не выходишь на улицу и не играешь в бейсбол, что ты выглядишь неважно и что тебе неплохо бы съездить отдохнуть. И все уже не так — ты больше не вундеркинд, ты — взрослый музыкант. Именно в этот момент многие дети ломаются. В одаренном детстве есть только один плюс — тебя учат не бояться выступать перед толпой.
И вот мы приступили к занятиям. Риччи жил в самом сердце города. Зальцбург явно испытывал слабость к сказочной архитектуре и небольшим домикам. Ярчайший пример города, в который отчаянно хочется вернуться и из которого не менее отчаянно хочется сбежать.
Вне туристического сезона все концертные залы и кафе здесь обычно закрыты. Город замирает и едва дышит. Это явно не лучшее место для буйной и веселой молодежи. Риччи он тоже не пришелся по душе. Он бы с большей радостью преподавал в Лондоне, но не мог бросить такую престижную должность. Раз в две недели я вылетала в Мюнхен, садилась на автобус до Зальцбурга и останавливалась в молодежном хостеле, которым управляли монахини. Поднималась по лестнице, и наши занятия начинались. У Риччи были проблемы со спиной, поэтому он завел себе огромный надувной мяч и сидел на нем во время занятий, тренируя равновесие. В руках скрипка, волосы торчат во все стороны. То еще зрелище, особенно в сочетании с ростом.
— Мой рост — метр шестьдесят два! — настаивал он, хоть ему и приходилось задирать голову, чтобы посмотреть на меня при моих ста пятидесяти семи. Наверное, он просто немного усох с возрастом. Но, каким бы маленьким он ни казался внешне, я все равно осознавала, что меня учит величайший музыкант с самым богатым репертуаром. Настоящий мастер. Не было ничего, что он не сыграл хотя бы раз, за исключением разве что французской музыки. За нее он браться то ли не хотел, то ли не мог. Объяснял он это так:
— Как я могу ее исполнять? Я же ее в детстве не разучивал.
Чему я научилась у него? Много чему, но только не игре на скрипке. Этому он меня не учил. Мы больше времени уделяли тому, что я должна доверять самой себе, прислушиваться к внутреннему голосу и оттачивать звучание. Риччи вернул меня к основам. Мы заново учили все концерты. И он понимал меня — полностью. Я могла рассказать ему о чем угодно, он знал все мои мысли, страхи и сомнения еще до того, как я ими делилась. А еще он знал Жислина.
