Колчин постучал о кабину, пожал руки своим случайным попутчикам, закинул ногу через борт, нащупал колесо и спрыгнул на землю. Машина фыркнула и свернула влево.
Лейтенант шел одиноко по грязной дороге, накрывшись плащ-накидкой; горбом на спине выпирал вещевой мешок.
Здесь недавно был бой. За размоинами кюветов чернели обгорелый, изуродованные машины с белыми крестами на бортах, перевернутые фургоны. Среди них застряла тридцатьчетверка: в броне совсем небольшая дырка с оплавленными краями. Дальше еще наш танк — одна гусеница слетела, и оголенный каток беспомощно выставился, подобно культе. Может быть, давний дружок Шестопалова погиб в одном из этих танков?ꓺ
Возле дороги редкие домики с мертвыми окнами — безлюдье; немцы убежали, советские солдаты не задерживались тут. На ступеньке крылечка сидел старик в шапке с козырьком; на плечах — рваное одеяло. Круглые густо-синие очки темнели, как пустые глазницы. Лицо обросло бородой. Это был немец. Редко встретишь бородатого немца.
Лейтенант поздоровался и спросил: как жизнь?
Старик промолчал. Он был полуслепой или совсем слепой и чутко уловил в вопросе больше любопытства, нежели искреннего участия. Зачем спрашивать, как живется? Все понятно и без того. Но он не обиделся. Его удивило то, что с ним разговаривал немец.
— Ты пленный, бежал из плена, — сказал старик утвердительно, не шевелясь, лишь едва приподняв голову. — Почему не спрячешься? Ведь всюду русские. Они убьют тебя, несчастный немецкий солдат. Беги! — уговаривал слепой.
А перед ним стоял советский офицер в новой шинели, обхваченной желтыми, еще не потемневшими от времени и сырости ремнями. Но старик-немец не догадывался, что это русский. Он только слышал молодой голос и удивлялся появлению своего человека, советовал скрыться поскорее. А тот ни слова не сказал о себе и спрашивал слепого, почему он не ушел от русских и есть ли в деревне еще кто из немцев.
— Ни живой души, — проворчал старик и с горечью признался, что ему, слабому и слепому, невозможно было уйти, его просто бросили. Старик долго сидел в подвале, продукты кончились. И вот сегодня он вышел — пусть русские убивают…
— Что там, на дорогах? — спросил старик.
— Машины, войска.
— Война… Проклятие! Он говорил, что германская империя должна пойти по той же дороге, по которой прежде шли тевтонские рыцари, и с помощью меча приобрести земли для германского плуга.
— Кто говорил?
— Разве ты не знаешь? Фюрер. Он писал в своей книге, что слезы войны дадут хлеб насущный. Слез и крови пролито много, а где хлеб? Чего ты ждешь, солдат? Хочешь вместе со мной умереть — не от пули, так от голода?
