Федор Константинович прислушался. Из спальни донесся едва различимый шорох. Он приподнялся, морщась от скрипа пружин, нащупал ногами тапочки, встал.
За окном, сплюснутый в неровностях стекла, неподвижно висел холодный диск луны. В комнате было тепло, даже жарко - от батареи исходили волны сухого горячего воздуха. Контраст между студеным, залитым лунным светом пространством там, за окном, и жаркой теснотой обжитого помещения создавал обманчивое впечатление покоя, уюта.
Осторожно ступая по рассохшимся половицам, Федор Константинович пошел в спальню.
- Ты чего? - шепотом спросила дочь.
Она тоже не спала - Тихойванов увидел две слабо светящиеся точки, отблеск света в ее глазах, - мучилась своей болью, переживала горе, нежданно свалившееся на ее плечи. Покой действительно был иллюзорным.
- Чего ты, папа? - повторила Тамара, и в том, что она осталась лежать неподвижно, не встала, не шевельнулась в ответ на его приход, тоже было что-то тревожное, саднящее душу.
- Да так, - буркнул он. - Спи...
- Может, чаю налить? В термосе остался...
- Не надо, спи. Я Наташку посмотрю.
Он наклонился над кроваткой, поправил на внучке одеяло и, шаркая по полу задниками тапочек, вернулся к себе на раскладушку. Лег, сцепил пальцы под затылком и долго вслушивался в тишину. Постепенно она наполнилась звуками: на холодильнике громко тикал будильник, в трубах парового отопления урчала вода, а в спальне, шурша простынями, ворочалась внучка.
По мере того как его теперь уже окончательно покидала надежда заснуть, все настойчивее становилось желание уйти из дома, наполненного чужими тенями, звуками, запахами - чужой жизнью.
Третий день продолжалась эта пытка - иначе он создавшуюся ситуацию не воспринимал, - третий день как заведенный вставал он в семь утра, кормил внучку завтраком, провожал в школу, до полудня шатался по городу, чтобы не возвращаться к погруженной в трагическую немоту Тамаре, в половине первого встречал Наташу, вел домой, готовил с ней уроки, а к вечеру, доведенный до предела изматывающей нервы недоговоренностью, садился у телевизора и, уставившись слепым взглядом в экран, прислушивался к шагам слонявшейся из угла в угол Тамары. Старался не обращать внимания на ее по-старушечьи поджатые губы, на угрюмое лицо, на красные от недосыпания веки...
Горе не красит человека, да и добрее не делает. Это понятно. Однако терпеть молчаливый и оттого особенно обидный нажим со стороны дочери было невмоготу. Он знал, чего она добивается, чего ждет: хочет, чтобы он надел свои ордена и при полном параде пошел в милицию выручать зятя. Я, мол, участник войны, кавалер трех орденов Славы, ветеран труда, помогите, мол... Плохо же она знает отца, если надеется на это. Защищать преступников - дело адвокатов, а не родственников, и спекулировать боевыми наградами, козырять заслугами ради подонка он не намерен. Ведь не хулиганство, не драка, не воровство даже - убийство! Подумать только, его зять - убийца! Игорь, муж его дочери, убил Жорку Волонтира! За что?
