— Хотите быть чистеньким? — гестаповец поднялся и застегнул ремень. — Если вас поймают русские, то они не станут разбирать, кто стрелял, а кто лишь командовал. — Он нажал кнопку звонка, и в кабинет вошел адъютант. — Поднять весь личный состав, начинаем ликвидацию.
Особняк был сложен из огромных гранитных кубиков, которые притащил в парк Гаргантюа. И хотя гранит был серый и массивный, особняк производил впечатление светлое и веселое. Большие окна, красная черепичная крыша с подрагивающим от легкого ветра резным флюгером, широкая парадная дверь и ступени к ней, пологие и тоже широкие.
Небольшой парк, ухоженный, но не строгий: газоны аккуратно подстрижены, но сразу видно, что по ним можно ходить, а розы на низких разлапистых кустах разрешается рвать. Решетка, огораживающая парк, витая, тонкая и несерьезная — через нее может перелезть и пятилетний мальчуган.
К полуоткрытым воротам подкатил черный «Мерседес», нетерпеливо гуднул, затем сидевший за рулем Пауль Фишбах легко вышел из машины, распахнул ворота и въехал в свои владения. Нимало не заботясь о состоянии усыпанной битым кирпичом дорожки, хозяин лихо развернулся, выскочил из машины, нажал на клаксон, хлопнул дверцей и широко зашагал к крыльцу.
— Привет, отец! — крикнул двенадцатилетний мальчик и, минуя ступени, прыгнул с крыльца на газон.
— Здравствуй, Пауль. — Фишбах подхватил сына, пронес его несколько шагов и плотно поставил на землю.
— Отец! — мальчик догнал его и взял за руку. — У тебя гости, отец.
— Это прекрасно, есть с кем выпить…
— Отец… тебе пора взрослеть, — явно кому-то подражая, сказал мальчик серьезно и осуждающе.
— Ты понимаешь, мой друг, — ответил ему в тон Фишбах, присел на корточки и оказался чуть ниже сына, — в моем возрасте повзрослеть нельзя, можно только постареть. — Фишбах поцеловал сына. — Скажи маме, что я приехал и хочу есть.
— Ее, естественно, нет. Женщина уехала утром…
— Дай команду по дому, — перебил Фишбах; хлопая дверями, прошел через несколько комнат и, оказавшись в библиотеке, громко сказал:
— Добрый день, господа.
В библиотеке было много народу, в основном мужчины. При появлении хозяина они перестали разглядывать его портреты и поздоровались, лишь один недовольно смотрел на большой портрет Фишбаха и, не поворачиваясь, сказал:
— Это не годится, Пауль. Улыбка должна быть, но не такая мальчишеская. — Фишбах остановился за спиной говорившего. — Избиратели могут подумать, что ты несерьезный человек.
