Таким нанимателям — самым прожженным и знаменитым считался Панчо Карроса — полагалось быть общительными балагурами и уметь заговаривать зубы почище площадных фокусников, так, чтобы даже эскимос поверил, будто в пустыне Атакама иглу — удобнее некуда, а лед разноцветный. Дабы пустить пыль в глаза и завлечь побольше народу, эти расфуфыренные проходимцы — костюм из английского кашемира, серебряные часы, перстни с самоцветами, золотой зуб в лукавой улыбочке — чуть что вытаскивали пухлые бумажники крокодиловой кожи, набитые купюрами всех цветов и достоинств, и напропалую кутили в барах и борделях тех селений, где устанавливали свой флаг — обычно желтый, — означавший, что тут набирают рабочих для северных селитряных разработок.
Вторые наниматели работали на месте. В отличие от первых, они отличались скрытностью, осторожностью и просчитывали каждый шаг. Их ремесло состояло в том, чтобы проникать на прииски чужих компаний под видом коммивояжеров, парикмахеров или зубодеров и сманивать самых квалифицированных в добыче и обработке селитры шахтеров. Они не скупились на обещания: лучшее жалованье плюс премии, кредит в пульперии, билеты на «Меридиан» для отпуска на юге, дом с деревянным полом — если у рабочего был земляной, с детской — если у рабочего был однокомнатный, и с уборной — в пампе неслыханная роскошь. Эти торговцы людьми подвергали себя серьезной опасности: если приисковые сторожа пронюхивали, что местных умельцев пытаются перекупить, нанимателей сажали под замок и избивали до полусмерти. И горе тому, кто попадался дважды: его выводили в пампу, секли, а напоследок пускали пулю в затылок.
В сманивании рабочих как раз и обвинил вошкинский начальник сторожевых Христа из Эльки, когда в понедельник вечером с двумя прихвостнями явился на площадь арестовать его.
Христос из Эльки только проснулся после двухчасовой сиесты. Охваченный странным счастьем, он некоторое время лежал на полу беседки-эстрады, скрестив руки под головой, и вспоминал свой сон. Приснилась ему Магалена Меркадо. В одеянии Святой Девы Кармельской она стояла на коленях посреди пустыни и молилась. Она словно преобразилась и стала еще прекраснее. Вдруг рядом с ней, будто сияющий мираж, появился образ его святой матушки, точно такой же, как в его последнем небесном видении. Магалена и матушка молились вместе, а он взирал на них с вершины холма, покрытого мягким переливающимся песком, похожим на золотую пыль. Потом его мать — за каждое ухо она заткнула по папироске, а голову повязала цветастым платком, как при жизни, — осенила себя крестом, что-то сказала Магалене на ухо и, словно подхваченная мягким смерчем света, растворилась в вышине. Лицо Магалены осветилось благодатью, она медленно поднялась, подошла к нему и сказала, что принимает предложение и будет бродить вместе с ним по дорогам родины все десять лет, что остаются до истечения обета. Аллилуйя Царю Царей!
