Предложение было встречено единодушным восторгом. Собрание разразилось оглушительными восхищенными овациями, криками и свистом. Холостые рабочие пришли в такое возбуждение, что позабыли об остальных делах на повестке дня, и, ликуя: «Ура Магите! Да здравствует Магита!» — вынесли ее на улицу на руках.
— Да ее, шлюшку нашу родимую, только к святым причислить! Скажи, браток?
Вот поэтому-то, дружище, все мы, узнав, что Магалену Меркадо разыскивает Христос из Эльки, встревожились. У каждого душа заболела за судьбу нашей давалочки, щедрее и честнее которой не сыщешь во всей пампе, как ни ищи. Чего доброго, сказали мы друг дружке, нависая над раскачивающимися, будто палуба, столами в кабаках, утаптывая пыль на городошной площадке, сдавая колоду за игральными столами в профсоюзе, чего доброго, растерянно сказали мы, этот сраный проповедник, который невесть откуда свалился на наши головы, удумает отвратить ее от мирской жизни, а представь, кореш, убедит он ее, и Мага наша подастся в монашки и запрется на всю оставшуюся жизнь молитвы читать.
— Что-то не улыбается, а?
Вот поэтому-то, едва стемнело, мы пробрались в переулок, где жила Магалена Меркадо, посмотреть, что у них, чертей, там творится. Расшугали котов, заткнули пасти псам, пинками разогнали свиней и коз, бродивших где им вздумается. Первые из нас, кто приник к дырам в цинковых стенках магалениного домишки, с беспокойством узрели нечто, с первого взгляда очень похожее на церемонию обращения: в полумраке кухни — из угла наблюдала привязанная за лапку рыжая курочка — Магалена Меркадо, преклонив колени перед Христом из Эльки, казалось, горячо молит об отпущении грехов. Но тут же нам и полегчало: к счастью, то, что мы было приняли за покаяние, оказалось, землячок, неистовым отсосом у страждущего.
Картина открывалась благостная: в неверном желтом отблеске свечей Магалена Меркадо стояла на коленях на земляном полу и порывисто — движения отдавали скорее сокрушением, чем сладострастием, — утоляла жар чресл святого. Он сидел на деревянной скамье, откинувшись спиной на стол — руки разведены в стороны, как на кресте, туника задрана до пояса, траурные трусы холмиком улеглись вокруг пыльных сандалий, и — тяжелотяжело и часто-часто дышал, уставив лицо вверх. Робинзоновская борода и предсмертная маска вожделения на лице в дрожащей игре света и тени рисовались уродливыми и нелепыми.
В углу кухни тлела жаровня. Рядом еще не остыл до половины налитый знаменитый фаянсовый таз в цветочек, которым Магалена Меркадо воспользовалась вовсе не для омовения ног Учителя, а для обязательного подмывания гениталий, от которого не смел уклониться ни один из ее прихожан, будь он хоть сто раз святой и премудрый и как ни торопись он вновь отправиться в странствие по пустыне — такие планы проповедника рисовались воображению Магалены Меркадо.
