Все свидетели дружно заверили суд в том, что в доме крестного обращались с Бенедитой хорошо, что сам крестный — человек скромный и честный, но что и индеец Жозе Тапуйо был добр к девочке и помогал ей чем мог. Старая Бертрана не смогла явиться в суд для дачи показаний по причине многих своих болезней и не сочла нужным осматривать место совершенного преступления, поскольку преступник сам сознался. Впрочем, суд охотно освободил ее от обеих этих миссий.
Писарь продолжал чтение, наполняя воздух зала монотонными, хрипящими звуками. Судья шептался с прокурором, видно, о чем-то веселом, если судить по коротким и многозначительным смешкам, бросаемым время от времени то тем, то другим и сопровождаемым хитрющим подмигиванием. Зрители, кроме присяжных, в количестве от двух до трех персон, застыли с раскрытым ртом, неизвестно, усиленно слушая или уснув с открытыми глазами. Несколько любопытных просунули было головы в дверь, но, видя, что замечены, нырнули назад, скоро, впрочем, появившись снова. Устав сидеть прямо и слушать внимательно, присяжные расположились поудобнее на своих стульях, поворачиваясь к читавшему спиной по примеру судьи, который, как они полагали, всё же тут главный. Они тихонько переговаривались друг с другом — об урожае какао, о цене на него в нынешнем году и о политике. Мухи, жужжа, летали по залу суда. С улицы шел тяжкий жар, две длинные солнечные полосы просочились сквозь стекла окон, и черепичная крыша здания, перекалившись, потрескивала, как на обжиге в печи. Бледный юноша, впервые выступавший защитником на процессе, сидел за своим скромным столиком, с усиленной пристальностью следя за должностным лицом, зачитывающим документ, но, устав, быть может, от напряженности собственного взгляда или сраженный зноем этого дня, кончил тем, что, независимо от своей воли, окончательно закрыл давно уже слипавшиеся глаза и обронил карандаш, которым делал пометки в свою тетрадь. Солдаты, стоявшие на страже у входа, задремали, притулившись к притолоке двери, крепко обняв ружья, чьи приклады отдыхали на полу. И один только преступник сидел спокойно и прямо, весь — внимание, тихо слушая тарабарщину, которую зачитывал писарь. На лице его, как всегда неподвижном, не было никакого выражения.
Наконец чтение закончилось. Когда последние монотонные ноты, так долго заполнявшие зал, смолкли, наступила внезапная и глубокая тишина, нарушаемая лишь остаточными словами присяжных и судейских, не успевших оборвать разговор. Но вскоре уже все задвигали стульями, усаживаясь поудобней, и судья, погладив блестящую лысину и протерев ее платком, смоченным в одеколоне, спросил суд и присяжных, желают ли они выслушать еще раз показания свидетелей.
