вулканах, которые могут внезапно (и подчас опасно) начать извергаться после приема нового лекарства. Но те пациенты были уже явно больны — оцепеневшие, пребывавшие в кататонии; в то время как больные литико-бодигом были здоровы и активны до момента, когда началось заболевание. «Нельзя уверенно судить об этом только на основании клиники, — сказал Джон. — Мы не можем знать, какие процессы протекают у этих больных на клеточном уровне». Интересно, что происходило в мозге Эфрасии в течение тех двадцати двух лет, что она прожила в Калифорнии?
В 1969 году она по назначению калифорнийского врача начала принимать Л-ДОФА (это сильно меня заинтриговало, так как именно в 1969 году я тоже стал назначать Л-ДОФА больным с постэнцефалитическим синдромом). При обычной болезни Паркинсона эффект обычно бывает гладким и устойчивым, продолжаясь после приема несколько часов; правда, постепенно эффект становится менее устойчивым; больной несколько часов сохраняет способность к плавным движениям, хотя на их фоне часто возникают хорееподобные или иные непроизвольные движения, а затем наступает короткий период полной неподвижности — так называемый эффект включения и выключения. Такой эффект, как я заметил, намного раньше развивается у больных с постэнцефалитическим паркинсонизмом, а у Эфрасии, как сказал мне Джон, он возник с самого начала. Но тем не менее, несмотря на такие резкие колебания, Эфрасия продолжает до сих пор принимать Л-ДОФА, так как лекарство дает ей ежедневно несколько часов относительно нормальной подвижности.
Когда мы видели Эфрасию, она в течение нескольких часов не принимала лекарств и находилась в состоянии «выключено», абсолютно неподвижно сидя в кресле с головой, склоненной на грудь. Только ее глаза в тот момент сохраняли способность к движению. Конечности ее были поражены чрезвычайно сильно выраженной ригидностью. Голос был очень тихий, лишенный интонаций, речь — невнятной и практически нечленораздельной, лицо ничего не выражало. Из рта стекала струйка слюны.
Джон представил нас друг другу. Я взял Эфрасию за руку и легонько ее пожал. Говорить Эфрасия не могла, но улыбнулась мне в ответ, вокруг глаз появились лучики морщинок, и она слабо пожала мою руку.
Заговорщически подмигнув Эфрасии, я сказал Джону: «Сейчас я вам кое-что покажу, если, конечно, Эфрасия захочет». С некоторым трудом мне удалось уговорить больную встать на ноги. Пятясь и держа ее за узловатые, скрюченные руки, я вывел Эфрасию — семенившую мелкими шажками — в сад. Он располагался на склоне холма, подняться на вершину которого можно было по нескольким лестницам. «Отлично, — произнес я, обращаясь к Эфрасии, — а теперь заберитесь наверх, сами, без посторонней помощи, — вперед!» К ужасу Джона и стоявших вокруг монахинь, я отпустил Эфрасию и слегка подтолкнул ее к лестнице. Однако она, едва способная передвигаться по ровной горизонтальной поверхности, неожиданно для всех высоко подняла ногу и встала на первую ступеньку, потом на вторую и начала бодро подниматься вверх по лестнице. Так она без труда добралась до самого верха. Она улыбнулась, а потом также уверенно спустилась по ступенькам вниз. Как только Эфрасия коснулась ногой ровной поверхности, она стала такой же беспомощной и нерешительной, как и раньше. Джон смотрел на нас, не скрывая изумления, но Эфрасия продолжала призрачно улыбаться,
