Сергей обнял девочек, коснулся губами ее лба. Отвернулся и, не оглядываясь, быстро пошел по направлению к другому терминалу, выкинув по пути завернутый в газету телефон в один мусорный контейнер, а SIM-карты в два других – чуть дальше.
Сергей не оговорился. Тогда ее звали Леной. Еленой Алехиной. Но уже тогда, при первом пересечении границы, она стала Анастасией Ярмольник. У девочек имена остались прежние. А фамилию они, оказавшись в ином мире и окунувшись в новую жизнь, вскоре забыли сами.
* * *
Настя осторожно отвела руки от одновременно забывшихся сном девочек, обхватила себя за плечи, еще глубже вжалась в податливое кресло и вспомнила вдруг их первую встречу двадцать один год назад. Когда она, тогда еще студентка-заочница МОПИ, жила у московской подруги и работала днем приемщицей в прачечной в Марьиной Роще. Кто мог представить тогда, какую роль в их жизни сыграет эта прачечная и выцветшая белая метка с едва различимым номерком на заляпанном вином или вареньем кусочке простыни. Со временем все родные и знакомые знали эту историю наизусть и твердили, что так бывает только в кино.
Однажды в прачечную зашел симпатичный коротко стриженный молодой человек по фамилии Алехин (имя она сразу не запомнила) в помятом сером костюме, белой застиранной рубашке без галстука и показал ей красную книжицу-удостоверение. А затем и ту самую метку.
Геолог Федя Суворов через знакомого сдал свою однокомнатную квартиру на летний сезон студенту из Махачкалы. Когда Суворов вернулся домой в сентябре, он нашел квартиру чисто убранной, а выданные квартиранту ключи были у соседки. Та сказала, что студент уехал еще в июле. Это было странно, ведь он собирался жить по август включительно и заплатил за все три месяца вперед. Странно, но ладно. Уехал и уехал. Бывает.
Утром следующего дня, когда Суворов вышел из квартиры, чтобы отправиться на работу, он сразу же получил увесистый удар по голове, очутился на бетонном полу, почувствовав, как в спину и ноги ему упираются чьи-то тяжелые колени, руки выламываются за спину и на запястьях застегиваются наручники. Суворов был доставлен в милицию, и руководивший операцией молодой опер Сергей Алехин, тот самый, что принес в прачечную метку, заявил Суворову, что для облегчения своей участи ему нужно немедленно признаться в совершении преступления с отягчающими обстоятельствами.
Совершенно ошарашенному Феде признаваться было не в чем. И хотя его с оттяжкой и с удовольствием били всем отделением, он так и не признался. И правильно сделал. Ведь расчленил кухонным разделочным ножом мертвое тело в суворовской ванной совсем не он, а его квартирант – тот самый дагестанский студент-медик, – а потом разнес окровавленные куски, завернутые в обрывки двух суворовских простыней, по нескольким московским помойкам. Все это случилось, пока хозяин квартиры мирно кормил комаров и мошку в поисках медного или железоникелевого колчедана в Восточном Зауралье с кайлом в руках, пытаясь отвлечься от разрыва с любимой – суворовская подруга покинула его незадолго до этого, сказав, что пусть тот живет со своим «колченогим чемоданом».
