Женя гордился тем, что лично знал Высоцкого. Всенародный бард даже один раз дал приватный концерт у Жени на даче, на котором в числе прочей избранной публики присутствовал первый секретарь то ли Астраханской, то ли еще какой-то хлебосольной и малосольно-икряной области, у которого с Женей имелись в то время некие общие интересы (не связанные с художественной литературой). В чем заключались эти интересы, толком не знал никто (кроме тех, «кому положено»). Зато всем в Москве было хорошо известно, что если кому-то из нужных людей вдруг до зарезу понадобится в большом количестве черная икра, то бежать надо не в Елисеевский и не в «Пекин» (там все равно не дадут, если не будет звонка сверху), а или в кремлевский буфет, или к Жене Книжнику. При этом первый вариант был ограничен наличием у нуждающегося спецпропуска, а Женина контора принимала всех. По звонку. Без пропусков.
Однажды в той же «Таганке», перед премьерным спектаклем «Антимиры», Женя в театральном кафе за чашкой кофе и рюмкой коньяку беседовал с известным литературоведом Бенедиктом Сарновым. Третьим за столом был начинающий писатель и будущий диссидент Владимир Войнович, известный в узких кругах, не как создатель тогда еще ненаписанного «Чонкина», а как автор популярной советской песенки «Заправлены в планшеты космические карты». Говорили в основном Сарнов с Женей. Войнович потягивал армянский коньяк и помалкивал. Когда Женя встал и пошел пожать руку замминистра путей сообщения, Сарнов спросил Войновича:
– Интересный мужик. Кто это?
– Беня, выпивай и закусывай, и пускай тебя не волнуют этих глупостей, – похлопал его по плечу Войнович.
– Он писатель? Или драматург? Где-то я его видел…
– Это наш московский Робин Гуд. Помнишь, тебе в прошлом году вернули угнанную «Волгу» на следующий же день? Так вот, это – он постарался.
К огромному своему сожалению, Книжник так и не встретился с Галичем, которого очень любил и уважал. Они разминулись в пути: Женя ехал из зоны в Москву на поезде, Александр Аркадьевич – улетал из златоглавой в Вену. Но первый свой катушечный «Грюндиг» Женя приобрел специально для того, чтобы слушать запоем не только Высоцкого, но и свои самые любимые баллады в исполнении Галича. Самыми-пресамыми для него были «Облака», «Караганда» да и многие другие. В основном, конечно, про зону, где импозантный московский бард, в отличие от боготворившего его Жени, ни единого дня не провел. Что, однако, не мешало ему, артисту высшей пробы, так вживаться в образ персонажей своих лагерных песен, что Женя только диву давался, в тысячный раз смахивая скупую слезу, неизменно выкатывающуюся у него из левого глаза на раздающемся из динамика крике Галича – про то, как «по наледи курвы-нелюди двух зэка ведут на расстрел». Ведь так пел, словно сам пережил, тащась по наледи в тот весенний денек, и свезло – недострелили. Либо был неким невидимым третьим – ангелом или кто там должен принимать убиенные души в небесной канцелярии… До сих пор в своем частом одиночестве Книжник включал Галича и слушал по нескольку раз, как «облака плывут в Абакан, не спеша плывут облака».
