Мурка побежала искать Филина. Тот не настроен был долго разговаривать: выслушал и сказал: «Нет!»
— Ну почему — нет?! Почему — нет?! Кущ умрет, вы это понимаете? Ему срочно нужна операция! — объясняла Мурка, но командир был неумолим:
— Вас поймают сепаратисты и убьют обоих.
— Нас вывезут местные, на своей машине. Мы Куща переоденем, я скажу, что я — его жена... У меня есть платье, я взяла с собой, белое, с бретельками.
— Ты взяла на войну платье? — удивился Филин. — Зачем?
— Не знаю, — пожала плечами Мурка. — Оно места мало в рюкзаке занимает. Вдруг пригодится? Выпустите нас, ну, пожалуйста!
— Нет. Вас там убьют, а тут лечить бойцов некому, — Филин не уступал.
— Он же умрет! — крикнула Мурка, но командир уже не слушал ее, увлеченный чьим-то докладом.
Мурка развернулась и понуро пошла назад. Она всхлипывала и прикрывала, вытирая ладонью, слезы, стараясь, чтобы никто не заметил ее слабости. Она прекрасно понимала, что Кущ обречен на медленную мучительную смерть. И то, с каким хладнокровием его приговорил Филин, не дав даже маленького, даже малюсенького шанса на спасение, угнетало и бесило ее.
— Что? — спросил Грэг. — Разрешил?
Мурка отрицательно мотнула головой:
— Ты — его друг?
— Нет. Я просто ближе всех оказался, наложил повязку и притащил сюда.
Кущ умирал шестнадцать часов в ужасных муках. Все это время Мурка по возможности не отходила от него.
— Спаси меня, девочка! Спаси меня, пожалуйста! — просил боец. — У меня дома дочке семь месяцев. — Иногда он плакал. Тихо, уткнувшись небритым закопченным лицом в одеяло, чтобы никто не слышал. Мурка знала, что плачет Кущ не от боли, хотя ему, должно быть, очень больно, а от бессилия и понимания, что смерть неизбежна и спасения нет. У него были очень выразительные серые глаза и густые черные брови. Ей и самой хотелось плакать, но она сдерживалась, да и обстрелы и новые поступающие раненые не давали повода расслабиться. Ночью, выждав, когда Кущ провалится в беспамятство, она, проклиная судьбу, войну и Филина, вылезла на школьную крышу, где слышимость была немного лучше, и позвонила знакомому киевскому хирургу.
— Да, — ответил, прокашлявшись, сонный, хорошо поставленный баритон. — Я слушаю.
— Привет. Это Аня, из Одессы, Ильяшенко. Помнишь?
— Да, Анютка, помню, конечно, привет... А что случилось, что так поздно?
Мурка коротко объяснила, где она и что ей нужно. Хирург задумался на минутку, спросил, какой у нее скальпель и есть ли обезболивающее, а потом подробно объяснил, что и как нужно сделать. Мурка думала, что пока она спустится вниз, то что-то обязательно забудет, выпустит из памяти. Однако, когда она взяла в руку скальпель, весь порядок действий четко стоял перед глазами. Она все хорошо помнила, все, что сказал ей это высокий красивый брюнет-хирург из Киева с модной прической, отличный профессионал своего дела, только что вернувшийся из Франкфурта с престижной международной научной конференции... В нерешительности, сжимая до пота в ладонях инструменты, она просидела над раненым бойцом около часа, но так и не отважилась на операцию. Кущ умер на следующий день, за несколько часов до начала эвакуации батальона в Многополье. Это был единственный раненый, который умер в санчасти, расположенной в школе.
