Действо продолжалось несколько минут. Виолончелист кончил играть, поклонился и унес инструмент. Служители забирали клетки. Ошпаренная собака трусливо скулила, ожидая мучений. Петух то ли умер, то ли лежал в обмороке. Кот лизал обожженный бок.
Зал аплодировал. Режиссер, тот, что поставил «Трех сестер», кричал браво. Автор постановки «Ромео и Джульетты», обращаясь к залу, восклицал: «Это сильнее, чем Шнитке!»
Подкопаев, сокрушенный садистской сценой, смотрел на араукарию. Ветки ее напряглись, страстно обнимали зал, держали в мохнатых лапах рукоплещущих зрителей, служителей, уносивших клетки с измученными животными.
С первого ряда поднялся Школьник, обратился к залу:
– Сейчас вам принесут изысканное блюдо с берегов Амазонки. Оно делает мужчину неутомимым в любви, а пожилая женщина обретает способность родить. Не всем из вас хватит блюд, но вы можете поделиться с соседом. Итак, пауки-птицееды с берегов Амазонки!
Школьник махнул рукой. На этот взмах появились официанты в белом, с подносами. На подносах помещались тарелочки с кушаньем. В зале возник невыносимый запах падали и горелой резины. Официанты обносили ряды. Школьник взял руками огромного паука. С хрустом сломал хитин. Высасывал пахучую жижу. Надкусывал хрустящие лапки, выдавливал белую мякоть. Гости ели, давились. Некоторых рвало. Не желая показаться старомодными, они через силу ели многоногое, с колючими жалами, существо.
Араукария, казалось, трепетала, сгребала мохнатыми ладонями сгустки отвращения и зловония. Профессор Брауншвейг что-то шептал дереву, водил руками вдоль веток, словно гладил. Дерево выбрасывало из ветвей прозрачные вихри.
– А теперь, господа, эскорт! Сам подбирал, зная вкусы друзей! – радостно воскликнул Школьник.
На сцену стали выходить голые старухи. Теснились у края сцены, улыбались гостям искусственными зубами, белевшими в запавших ртах.
Здесь была огромная старуха с пластами желтого жира, ниспадавшего на бедра, с пухлым животом, половину которого закрывали огромные фиолетовые груди. Она кокетливо раздвигала и сдвигала колени, показывала желтый истлевший клок шерсти.
Рядом была худая старуха с пустыми, висящими грудями, на которых торчали сморщенные, как урюк, соски. Ее седые волосы были рассыпаны по костлявым плечам. Она манила к себе гостей синими пальцами в перстнях.
Тут была одноногая женщина на костыле с розовым обрубком. Были женщины-уроды с огромными непомерными бедрами и вывернутыми ногами в синих венах.
