Белосельцев входил в группу как частный эксперт, используя посещение курдских районов для написания аналитической справки. Не в интересах армии, не в интересах спецслужб. К его услугам давно не прибегали, и он сотрудничал с малоизвестным Институтом ближневосточных проблем, где ценили его дар неожиданных обобщений.
Рядом с Белосельцевым на грязном тюфяке устроился ополченец из Луганска Говоруха. Из-под его вязаной шапочки торчал чуб, на круглом лице золотилась щетина. Он ерзал, посмеивался, ему хотелось говорить, действовать. Монотонная езда утомляла его. В исцарапанных руках поблескивали четки из оникса. Он перебирал полупрозрачные зерна, ловко обходясь без двух пальцев, которые потерял под Дебальцево.
– А мне все равно, какому Богу молиться. Лишь бы помогал. Я в мечеть зайду и ихнему Богу молюсь, и он помогает. Еще ни разу не зацепило, а наш Бог не уберег, два пальца ему подарил, – Говоруха весело показал обрубки пальцев, которыми ловко перебирал медовые камни четок.
– А где, я тебя спрошу, Говоруха, водила со второго взвода Коржик? Пошел в мечеть ихнему Богу молиться, а ему полчерепушки очередью снесло. Так, глядишь, домой и вернешься.
Боец с позывным «Лютый» не расставался с автоматом, держал его на коленях.
Раньше он был проводником в поезде, колесил по Сибири, а потом колея привела его в Сербию, на Донбасс, а теперь и в Сирию. У него было тяжелое землистое лицо и зоркие, со злым огоньком глаза, которые не до конца закрывались даже во сне.
– Вернемся, деньги получу, рассчитаюсь, и хватит с меня, домой. Всех денег не заработаешь, всех бородатых не перебьешь, – ополченец с позывным «Пила» задвигал острым кадыком, проглатывая коричневую от пыли слюну.
– Пропьешь эти деньги, опять приедешь наниматься, – презрительно произнес Лютый.
– Нет, не пропью. Я бизнес заведу, – как о мечте, которую давно лелеял, сказал Пила.
– И что за бизнес? – хмыкнул Лютый.
– Лесопилку куплю. Кругом лес стоит. Буду брус пилить, доски. Сейчас на хорошие доски спрос.
– Из хороших досок для нашего брата гробы не делают. Давай попроще, с сучками.
Они замолчали. Ревели КамАЗы, шатало от борта к борту. Пахло железом, соляркой, раздавленными полынями.
Белосельцев смотрел на шершавые холмы, на придорожные кактусы, похожие на грязно-зеленые лепешки, усеянные острыми иглами. Иглы были длинные, поблескивали, как стальные. Это унылое зрелище то и дело заслонял обрывок грязного брезента. Белосельцев старался представить всю непостижимую, из вихрей и протуберанцев сложенную картину войны, где сотни военных группировок, политических движений и партий, клубки интриг и запутанные интересы держав напоминали смятые в огромный ломоть пластилина разноцветные языки. И уже было невозможно их разъять, чтобы обнаружилась подлинная обстановка. Белосельцев изучал военные усилия Ирана, посылавшего на сирийский фронт Стражей исламской революции. Встречался с боевиками «Хезболлы», ведущими наступление под Алеппо. Хотел уразуметь роль «Хамаса», который все больше втягивался в конфликт. Старался уяснить ситуацию в курдских регионах, куда вторглись турецкие танки. Разгадывал мотивы Израиля и Саудовской Аравии. А главное, прогнозировал угрозу прямого столкновения русских и американских войск, что было чревато войной средней интенсивности – сначала на Ближнем Востоке, а затем и в Европе.
