— Эти двое? — спросил офицер, с удивлением рассматривая дядю Юсупа и племянника.
Внешний вид этих людей явно не давал основания подозревать их в чем-то очень уж значительном. Возможно, офицер, рассмотрев хорошенько, отпустил бы их. Во всяком случае, Талиба мог бы отпустить.
— Если они важные преступники, я сам доставлю их. Ведь я же их поймал, — резонно возразил он Рахманкулу.
— Отдайте мне их, — сказал Рахманкул. — Это, кроме того, мои личные враги. Я заплачу.
Офицер колебался, но недолго.
— Если за них положена награда, я сам могу ее получить, — сказал он и решительно взял у Рахманкула горящий факел.
— Я буду жаловаться караван-беги, — возмутился тот и окончательно погубил собственный замысел.
— Ты слуга караван-беги, я слуга самого куш-беги, — сказал офицер и обратился к ожидавшим его приказания бандитам. — Хватит, пошли!
— Ладно! — Рахманкул махнул рукой. — Я без них тоже обойдусь, но пусть эти два ташкентца никогда не вернутся в Ташкент. Сделай это.
— Оттуда, — офицер махнул рукой в сторону цитадели, — никто не вернется.
Арестованных вывели на ночную улицу.
Глава десятая.
Ученик палача
Весна тысяча девятьсот восемнадцатого года навсегда войдет в тысячелетнюю историю Бухары как один из самых кровавых и страшных периодов в жизни этого древнего города. О событиях той весны писали потрясенные современники, их изучают ученые в наши дни, потому что историю преступлений так же важно знать, как и историю подвигов.
Замечательный таджикский писатель и ученый, Садриддин Айни, чье имя известно во всем мире, был одной из жертв дикого эмирского произвола. Во многих его книгах описано то кровавое время, страшные бухарские тюрьмы, пытки и казни.
Садриддин Айни был арестован за год до описываемых здесь событий, его приговорили к семидесяти пяти палочным ударам. Мало кто выдерживал такое зверское наказание.
У меня нет слов, чтобы рассказывать об этом. Но вот как описывает истязание сам Айни.
«Рубашку мне закатили до самой головы. На мостике уже было приготовлено не менее полсотни кизиловых палок, каждая в полтора аршина длиной и в большой палец ноги толщиной.
Палачи начали бить меня — каждый со своего бока, приговаривая: „Раз, два, три, четыре…“ Они били меня своими палками поочередно, как кузнецы бьют молотами по одному и тому же куску железа: только один отрывал палку от моей спины, на нее уже обрушивалась палка другого. Так они обрабатывали меня от шеи до крестца. С каждым ударом из моего тела брызгали струйки крови, разлетались во все стороны куски мяса и кожи. Было нестерпимо больно. Но я обрел в тот момент такие силы, такое терпение, что, не мигая, смотрел прямо в глаза сановникам, считая позором стонать и плакать перед этим гнусным зверьем, перед этими тиранами.
