Подчинившись внезапному порыву, рыцарь-капитан крепко обнял брата.
— Тогда заходи чаще, — шепнул он. — Ибо я гораздо сильнее обижен на тебя не за то, что ты позволил отцу отправить меня в Орден, а за то, что ты перестал меня навещать. Мне начало казаться, что ты от меня отрекся, и я не понимал, чем именно тебя прогневал.
«Дурак, ну и дурак! Оба идиоты. Хороши братцы, ничего не скажешь».
— Мать будет счастлива, если ты нас навестишь, — заметил Демос.
Ренар отрицательно покачал головой.
— Не могу. Порядки Ордена… У нас все очень строго, да и в город выходить без веской причины не разрешают. Так что лучше вы ко мне.
— Я что-нибудь придумаю, — ответил казначей.
Они возвращались обратно к воротам в город. Хрусталь на шпиле Великого Святилища пылал белым пламенем в свете полуденного солнца. До обедни оставалось всего ничего, но Ренар вызвался проводить Демоса до самой Соборной площади.
Герцогу дышалось легче. Впервые за многие годы.
«Идиот. Ну зачем ты тянул столько лет? Чего боялся?»
На прощание они обнялись. На этот раз – искренне и тепло.
— Пожалуйста, заходи чаще, — попросил брат. — Понимаю, ты теперь большая шишка во дворце… Но, ради любви Хранителя, не забывай обо мне.
— Не забуду, — кивнул Демос. — Обещаю.
Если бы у него оставались силы на сантименты, он наверняка пустил бы скупую слезу, которой тут же было суждено испариться, ибо на улице пекло, как в аду. Однако сейчас имело значение совсем не это – Демос Деватон чувствовал величайшее облегчение. Пусть на сердце у него лежала целая груда камней, хотя бы один сегодня он скинул.
Посмотрев вслед удалявшемся брату, казначей развернулся и вышел на площадь. Ихраз и Лахель ожидали его неподалеку.
— Вы буквально сияете, господин! — изумилась эннийка. — Неужели церковь на вас так подействовала?
— Скорее, чистая совесть, — ответил Демос. — Стер одно пятнышко. И заодно выяснил кое-что интересное.
Плодотворнее всего Альдору думалось в полном одиночестве. То была привычка, приобретенная в детстве: пустые залы Мирвирской обители Ордена, куда барон Граувер отправил малолетнего сына, дабы он стал братом-протектором, способствовали размышлениям. Но лишь в те редкие моменты, когда рядом не было Грегора, ибо однокашник никогда не давал заскучать. И, разумеется, когда Альдора не били палками и не тыкали под ребра тупыми тренировочными мечами в надежде взрастить в нем боевой дух.
Били часто и жестоко. В ответ он лишь задавал вопросы, пытаясь понять, за что получил на этот раз. Били снова – уже за любопытство. Тогда Альдор начинал философствовать. И снова получал. Палками, ногами, дубинами… Однажды его даже шлепнули по лицу кольчугой, а он не успел вовремя пригнуться. Впрочем, даже после того отчаянного жеста наставника ничего не изменилось, разве что над бровью появился глубокий шрам.
