— Бросай все дела и шагай срочно ко мне, — услышал я голос начальника нашего отдела подполковника Одинцова. Даже на расстоянии я почувствовал, что он встревожен.
— Читай, — сказал мне Одинцов и протянул книгу телефонограмм, где мелким, убористым почерком нашего сегодняшнего дежурного старшего лейтенанта Попова было записано целое послание. Я сел на диван и погрузился в чтение.
«В больницу имени Семашко в 11 часов 40 минут утра 22 ноября сего года машиной скорой помощи № 16 2-й городской, станции был доставлен гражданин Николаев Василий Семенович, проживающий по адресу: улица Строителей, дом № 3, корпус 2, квартира 12 с диагнозом „прободение язвы желудка, перитонит, состояние крайней тяжести“. В 12 часов дня больной скончался в приемном покое. При патологоанатомическом вскрытии умершего в прозекторской больницы в 16 часов 30 минут того же дня было установлено проникающее ранение в брюшную полость с повреждением внутренних органов и обширным внутренним кровоизлиянием.
Подписал протокол вскрытия патологоанатом Васильев. Телефонограмму передала медсестра приемного покоя Рогова, принял — дежурный Попов».
Я не торопился отдавать книгу телефонограмм подполковнику Одинцову. Мне казалось, что я чего-то не понял, что от меня ускользнула какая-то существенная деталь в сообщении, записанном Поповым. И я перечитал его вновь. Не нужно было обладать большим опытом работы в милиции, чтобы понять всю абсурдность, нелепость случившегося. Ошибка в диагнозе?! Бывает, конечно. Хотя не отличить язву желудка от проникающего ранения трудно даже при большом желании. И все-таки ошибка возможна. Вызывает удивление не она, а абсолютно необъяснимое молчание потерпевшего. Впрочем, можно ли называть его потерпевшим, ведь на нашем профессиональном языке потерпевшим считается жертва уголовного преступления. А было ли вообще преступление, и если было, то почему Николаев не сказал о нем?
Бывали случаи, когда участник поножовщины старался скрыть свои раны, чтобы не признаваться при этом в самом факте поножовщины, в том, что сам он тоже ранил, а может быть, и убил кого-то. Но даже в таком случае невозможно представить, чтобы человек, находясь в сознании, за какие-то считанные минуты до операции, прекрасно понимая, чем ему грозит операция при неправильно поставленном диагнозе, продолжал молчать. Так ничего и не придумав, я отдал книгу телефонограмм своему начальнику.
Начальник отдела и сам был обескуражен не меньше меня. Я понял это после первых же его слов.
