Навсегда разделенные | страница 106
Я отпиваю из своего бокала.
— Да, крепковат.
— Ладно. Я веду себя как ребенок. Так что ты там говорила?
— Это вы что-то говорили.
— Ах да. Так вот, с ней ведь действительно ничего не случилось. Вы редко общаетесь?
— Уху.
— Кажется, она из тех людей, которые не умеют сопереживать или даже сочувствовать. Она не знает, как с тобой говорить, потому что не понимает тебя.
Я редко рассказываю о своей семье, и если уж делаю это, то обычно отрывистыми фразами и пренебрежительными замечаниями. Однако Сьюзен первая, кто по моим словам поняла, что происходит в моей семье и дала этому название. Или, по крайней мере, описание.
— Вы правы, — соглашаюсь я.
— Не переживай из-за своих родителей. Они будут вести себя так, как хотели бы, чтобы себя вели с ними, и это будет диаметрально противоположно тому, что тебе нужно. Я бы сказала: перестань ждать от них того, чего они дать тебе не могут. Я не эксперт в человеческих отношениях, просто после смерти Стивена заметила, что есть огромная разница между тем, что я хочу получить от знакомых, и тем, что они желают мне дать. Мне кажется, окружающие так страшатся оказаться в нашем положении, что даже теряют способность нормально общаться с нами. Так что не зацикливайся на этом.
К концу ее тирады, я допиваю свою «Маргариту». Как так получилось — не знаю. Приносят наши фахитас — шкварчащие и претенциозные, если можно так назвать фахитас. Нам столько всего несут, что глаза разбегаются: лепешки из пшеничной и кукурузной муки, гарниры, сковороды с начинкой из курицы и овощей, гуакамоле, сыр, сальсу, салат>19. Это какой-то королевский пир! А курица так громко шкворчит на сковороде, что это слышат, наверное, все посетители ресторана.
— Эффектно, да? Даже слишком, — замечает Сьюзен. — Но мне нравится то, что из подношения обеда они делают целое шоу. Хотя, конечно, нет никакой нужды в том, чтобы курица продолжала жариться на столе.
Возвращается официант, чтобы проверить, всем ли мы довольны, и Сьюзен заказывает нам еще по «Маргарите».
— Мне с арбузным вкусом, — вставляю я.
— И мне такую же, — присоединяется ко мне Сьюзен.
Наслаждаясь обедом, мы говорим о политике и семье, о фильмах и пробках на дорогах, о мировых новостях и забавных историях. Мне хочется говорить со Сьюзен не только о жизни и смерти, не только о Бене и Стивене. И кажется, это возможно. Кажется, я могу узнать Сьюзен вне постигшей нас трагедии. Но Бен — то, что нас объединяет, поэтому разговор в конечном итоге всегда возвращается к нему. Меня занимает вопрос, нормально ли это — говорить о Бене вслух? Не должна ли я скрывать свою одержимость смертью Бена? И еще меня волнует вопрос: насколько я могу положиться на Сьюзен?