— Вы капризны, как море! — вкрадчиво сказал он. — Наш разговор натолкнул меня на одну мысль! Судьба женщины и судьба еврея — две капли воды! Например: еврею разрешали жить в Венеции, но за это обязывали давать под проценты деньги! Когда еврей давал, ему кричали: «Ростовщик!»
— Мой фабрикант говорил приблизительно то же! — проговорила Ирма, не глядя на Канфеля. — Хотя его никто не трогал!
— Не трогали, но кричали, как обезьяны в клетке!
Зажав в правой руке стэк и левой натягивая повод, на пегой кобыле проскакал граф и козырнул Канфелю. Достигнув набережной, граф ударил стэком по крупу лошади, но, когда она пошла рысью, остановил ее и повернул назад. Он принял богоподобный вид и последовал за Канфелем и Ирмой, считая нравственным долгом быть в курсе личных дел обитателей «Пале-Рояля».
Вагон трамвая был открытый, низкий, с куцыми площадками, без продольного прохода между скамьями и столичному трамваю годился в правнуки. Хватаясь за поручни, кондукторша прошла по боковой подножке и оторвала Мирону Мироновичу, пред’явившему профсоюзную книжку, билет за шесть копеек. На улице Революции вагоновожатый зазвонил в прикрепленный к ручному тормозу колоколец, вагон замедлил, передние пассажиры стали топать, шикать и хлопать в ладоши. Мирон Миронович привстал и увидел, что между рельсами стоит старая свинья, а мальчонка, одной рукой придерживая штанишки, — единственную свою одежду, — другой хлещет свинью прутом. Издавна свиньи в роду Мироновых считались предвестницами несчастья: на бабку Мирона Мироновича за день до внезапной смерти набросился боров, отцу Мирона Мироновича перед банкротством подарили дюжину поросят, сам Мирон Миронович перед бедой частенько видел во сне свиней, и боялся их, как нервные женщины мышей. Он мысленно обругал вожатого, слез с трамвая, подумав, что ему не будет удачи и что лучше вернуться в гостиницу. Но, думая, он уже кружил по уличкам, переулочкам, расспрашивал евпаторийцев, евпаториек, советовался с шоколаднолицым милиционером и, выбиваясь из сил, достиг Мойнакской. Сбитый с толку нумерацией домов, Мирон Миронович исколесил Мойнакскую, Узкий переулок, из которого опять попал на Мойнакскую, а из нее выскочил на Хозяйственную, к зеленой калитке дома № 42.
— Здесь живет Перешивкин? — крикнул Мирон Миронович, дергая ручку звонка.
Учитель выглянул из окна, опустился по ступенькам, подошел к калитке и, ковыряя в зубах спичкой, сказал:
— Я — Перешивкин! Что вам угодно?
