– А ты давно, бабка, в Одессе была? – спросил молоденький солдат, просто, чтобы поддержать разговор – уж очень тоскливо было шагать по разбитой дороге в свете пасмурного, холодного дня.
– До чего тебе? – почему-то насторожилась старуха.
– Так, за просто… Я Одессу страсть как люблю! Никуда бы в жизни от нее не уезжал! Да судьба шо собака – как куснет, так не очухаешься.
– И не уезжал бы, – буркнула старуха, – сам до красных попер. Так за шо сопли разводить?
– Э, ты, бабка, не понимаешь! Если ты выбираешь – тогда могешь до зубов точить, а если за тебя выбирают? Вот ты до кого в Одессу, бабка, идешь?
– До онука. А тебе чего? – заметив, что съехал платок, бабка поправила его, сдвинув на глаза так сильно, что лицо почти все скрылось в тени.
– Да ничего. Странная ты какая-то! – пожал плечами солдатик. – Просто поговорить хочу. Отчего не поговорить с человеком, чтоб скуку прогнать в дороге?
– До онука, – повторила старуха, – в Одессе у меня онук живет. Чай, будет привечать бабку.
– Будет, конечно, – сказал солдат, и вдруг, приподнявшись, присвистнул: – Черт, не повезло! На конников напоролись.
– Что за конники? – спросила старуха, не в силах скрыть дрожащих ноток в голосе, выдающих сильное волнение.
– Да конники, отряд здесь неподалеку стоит… – и, вздохнув, солдат принялся шарить по карманам в поисках пропуска.
Всадники налетели как вихрь, окружили, остановили обоз, рассыпались вдоль подвод. К солдатам подъехал черноволосый молодой красавец, лихо гарцующий на гнедом коне.
– Командир конного отряда Михаил Няга! Предъявить документы, пропуски. Откуда следует обоз?
– Из Вознесенской губернии, – солдат протянул пропуски, выписанные по форме комендантом того села, откуда они вышли.
– Нет больше губерний, товарищ, – строго сказал командир конницы, – были, да все вышли. Революционную субординацию понимать надо!
– Будешь тут понимать… – фыркнул солдат.
– Так, ясно, – командир быстро пробежал глазами пропуск, – пусть все сопровождающие обоз приготовят документы.
В этот момент раздался странный звук. Навалившись на телегу, старуха забилась в судорогах, затряслась всем телом, издавая утробный горловой вой. Глаза ее закатились, а на губах показались белые хлопья пены.
– Падучая! Ложку надо! – выкрикнул солдат, который был постарше.
Откуда ни возьмись появилась ложка. Солдат всунул в рот старухе ручку, чтобы та в припадке не откусила язык. Приступ выглядел страшно.
– В больницу ее надо, – сказал он, – падучая у нее. Надо хоть дойти до города.
