— Дани, родная, - Олег забирает чашку из моих рук, сжимает ладони в своих ладонях и целует костяшки. – Она не доставит хлопот. Это на время, пока Оля не встанет на ноги.
Кто я такая, чтобы становиться между отцом и его вставшей на путь исправления дочерью?
— Да пошла ты! – ору я в черноту лежащего внизу города. – Трахайся с кем хочешь, срать я хотел на тебя и твои фокусы! Дура!
Я не вернулся на выставку. Позвонил Бессонову и сказал, что вышел покурить и какой-то урод на крутой тачке окатил меня из лужи. Не возвращаться же в зал на хрен мокрым. Да и не смог бы я там. Рванул бы, потому что разговор с Даниэлой превратил меня в килограмм отсыревшего динамита. Я бы сам себя не рискнул трогать, не то, что соваться в битком набитый зал. Зал, в котором среди сотни других запахов мой нос избирательно слышит только ее аромат. И он пробирает до печенок.
Хорошо, что я все-таки приехал на байке, хоть в костюме это было до чертиков неудобно. И хорошо, что никуда не вмазался, пока ехал сюда. А может, и не очень хорошо. Мысли о ней грызут мозг до такой степени, что я чувствую себя жертвой стоматологической ошибки: мне словно одним махом вырвали все зубы, а на оголенные нервы насыпали соли и крысиного яда. И эта гремучая смесь превращает меня в маньяка, которому хочется просто так, чтобы спустить пар, ввязаться в драку.
Поэтому и сбегаю от цивилизации, сюда, к черту на рога, на развалины какого-то незаконченного строительства, откуда открывается охуенный вид на ночную столицу. Курю. Много и быстро, пока в голове не начинает шуметь, и ноги не становятся ватными. К херам собачим рубашку – срываю ее и швыряю куда-то вниз. Жаль, что точно так же нельзя вырвать мысли о Даниэле и бросить их под наводненную машинами дорогу. Я доведен до той точки кипения, когда охотно бы согласился и на выборочную лоботомию, лишь бы стереть эту женщину из своей памяти.
Наверное, именно поэтому смотрю на тлеющий кончик сигареты и вижу в нем спасение. Я даже не чувствую боли, когда прикладываю его к тому месте на коже, где остался жадный след ее зубов. Разве что немного щиплет. И «отпускает».
Домой, где до сих пор живет ее призрак, я тоже не хочу. Поэтому заваливаюсь к Малине, как есть: полуголый, мокрый, весь в сигаретном дыму и со свежим ожогом на татуировке. Именно это Даниэла со мной и сделала: прострелила чертово крыло, когда я был почти готов взлететь.
— Ты мокрый совсем, - хлопочет славная зататуированная девочка и усаживает меня на стул в своей крохотной кухне. Прибегает с ворохом полотенец и начинает промокать мне волосы. – И холодный. Совсем дурак, в такую погоду без рубашки?
