Даниэла, оценивает ворох одежды за мной и качает головой каким-то своим мыслям. Потом идет вдоль ряда вешалок, выбирает красно-фиолетовую рубашку и протягивает ее мне.
— Эта лучше.
Она даже улыбается, но взгляд – не живой, стеклянный.
Что-то во мне щелкает. Нет, взрывается с громким хлопком, словно гигантский попкорн. Глушит голос разума, который орет и лупит в набат: «Нет, блядь, не трогай ее! Не начинай! Только не снова в это дерьмо, когда почти перегорело!»
Хотя, какое там «перегорело». Не до такой степени я слабохарактерное дерьмо, чтобы хотя бы перед самим собой честно не признаться: я все время о ней думал. И все мои загулы, разовый трах, бестолковый флирт и прочая хуета – это уколы противоядия, которое ни хера не действует.
— Что с глазами, Принцесса? – спрашиваю глухо.
Она скользит взглядом по чернильным крыльям на моей груди и начинает дрожать. Я вижу, как кончики пальцем вырывают пучки наверняка дорогущего меха, как трепещут ресницы: она совсем без косметики, и выглядит просто до чертиков испуганной девчонкой. Если еще хоть раз назовет «мальчишкой», я ее точно затрахаю до смерти.
Стаскиваю рубашку и хватаю Даниэлу за руку, ту, в которой она держит «плечики». Спиной пячусь в кабинку, втягиваю ее в плен своих грязных мыслей и задергиваю за нами шторку.
— Нет, нет… - Принцесса закрывает рот ладонью, прячась от моих губ.
— Блядь… – Выдыхаю я, жадно запуская пальцы ей в волосы и до боли вдавливаю лицом в свое плечо. – Укуси меня, или я тебя прямо здесь отымею.
У меня едет крыша. Буквально. Хочется разорвать все ее шмотки, вытащит наружу и напомнить, что глаза у нее – просто гребаный космос, и гореть они должны ярче, чем Сириус. Даниэла влажно дышит мне в солнечное сплетение. Господи, какая же она маленькая, макушкой до подбородка едва-едва.
Она скребет ногтями по моим ребрам, счесывает до крови старые шрамы, но это именно то, что мне нужно. Какая-то порочная тяга получить от нее хоть что-нибудь, даже боль.
— Рубашка, – слышу ее дрожащий голос. – Зачем?
— «Нео-Експо», завтра, - хрипло отвечаю я.
Затяжной глоток воздуха – и ногти скребут еще сильнее: по бокам, животу, отчаянно цепляются в расстегнутую пуговицу на брюках. Я хочу ее так сильно, что она не может этого не чувствовать.
— Тоже там буду, - на выдохе – и зубы впиваются мне в кожу на правом «крыле».
— Пиздец, малышка… - гортанным стоном прямо ей в волосы.
Нас наверняка слышат, но мне плевать.
Я не долбанный извращенец, но эта боль от нее – лучше, чем весь бессмысленный секс, в котором пытался забыться. Если бы я только мог – покрыл бы ее поцелуями, как грешницу - святой водой. Мне, как мальчишке в первый раз с Королевой школы, хочется оставить на ее теле засосы. Нерациональное желание, извращенное и больное, и оно возникает только с ней.
