Когда его люди видели меня у Кая? В тот день, когда его избыли? Или на следующий, когда я приехала сама?
— Да, я натравил на него зверей, - говорит Олег, потирая лоб. – Потому что урод заслужил. Но мне и в страшном мне не могло присниться, что моя собственная жена буде зализывать ему раны. Это даже вслух произносить смешно!
«Моя собственная жена…»
Олег сказал так много обидных слов, но мое сознание отчаянно цепляется именно в эти, совершенно нейтральные. Его собственная жена. Его придаток.
Собственная – от слова «собственность».
— Они могли его убить! – оглушая саму себя, взрываюсь я. – Ты хотя бы об этом подумал?!
— Я подумал о том, чтобы защитить себя от альфонсов, которые мало того, что трахают мою дочь, так еще хотят поиметь и меня!
— «Тебя, «твою», «мою», - перечисляю я, вскидывая руки перед несуществующей публикой. – А когда же будем «мы», Олег? Когда будет «наша» семья? «Наши» решения и «наши» мечты?
— Как только ты перестанешь корчить из себя святую, Даниэла, и демонстративно подтирать сопли смазливым мальчикам.
Он прекрасно знает, что именно эти слова жалят больнее всего, но намеренно облекает их в глазурь из отборного сарказма.
Телефон вторгается в нашу первую семейную ссору и Олег, глянув на экран, взглядом дает понять, что не ответит, пока я рядом. Но на прощанье, перед тем, как я выхожу из кабинета, добавляет вдогонку:
— Я сыт твоими фокусами, Даниэла. Тема детей закрыта и зацементирована.
Я иду по дому, раскачиваясь из стороны в сторону так сильно, что мебель ударяет то в бедро, то в плечо. На автомате ставлю ногу на первую ступеньку, просто потому, что физическая память знает, что она здесь есть. Переставляю ноги к входной двери, чувствуя себя заводной механической игрушкой, которую ребенок оставил без присмотра - и она в один единственный проблеск разума вдруг увидела путь к свободе.
Рослая фигура охранника расплывается перед глазами. Он что-то басит, пытается меня задержать, но я сбрасываю руку с локтя.
— Даниэла…
Я вскидываюсь на свое имя, но сразу тухну. Горечь случившегося гасит меня, как свечу. Я пытаюсь дышать, но липкий ком стоит поперек горла. Широко открываю рот, кажется, хочу позвать на помощь, но спасительный вдох прорывается в легкие и я громко надрывно стону. Меня словно расстреляли - и я, как тряпичная кукла, с каждым шагом теряю свой ватный наполнитель.
Я прекрасно понимаю, что значит «Тема детей закрыта и зацементирована». Я даже знаю эту фразу наизусть, потому что однажды, когда Олег еще был женат, слышала, как он с такой же безапелляционной интонацией сказал ее в телефон. Только формулировка была совсем не о детях. О чем же? Я пытаюсь зацепится за эту мысль, чтобы удержаться наплаву, не рухнуть в отчаяние, но ничего не получается. Единственная мысль, которая протыкает меня насквозь: судьба – великий уравнитель. Я не разрушала их семью, там давным-давно были руины, оставленные прошлыми короткими романами Олега, но я все равно виновна. Все так говорят.
