В Стамбуле он сутки был. Обмен произвел. Бригу «Орфею» скоро отходить. Захотел флаг-офицер заглянуть в гости к двухбунчужному. Дом в Буюк-даре, паша приглашал. Вошел во двор, а на воротах кожа! С живой жены, чем-то провинившейся, снята вместе с волосами! На земле в конвульсиях дергается что-то, живое, что совсем недавно человеком было. Глаза с полным сознанием в выражении смотрят, о смерти молят. Тут же собаки юлят, крутят хвостами, обнюхивают плоть без кожи. Клюев не выдержал, пристрелил бедолагу.
Верно, помня эту историю, Семен Михайлович и держит турчанку на глазах у турок. Попробуй-ка уведи в каюту. Уцелеет в плену - все равно равно после войны живой не останется.
- Тут, Казарский, есть совсем немой, - сердито кивнул Стройников на капитана. - Задай-ка еще ты ему вопрос-другой.
Казарский отошел от турчанки. Остановился перед капитаном «Босфора». Капитана, единственного из всех пленных, не интересовал разговор русского с женщиной. По его щеке шел рубец. Кровь уже запеклась. Рубец капитана тоже не интересовал. Турок повернул голову вправо, смотрел на свой покачивающийся на зыбкой воде «Босфор». Русские матросы подталкивали выводимых из трюмов пленных к трапу брига. Смирных пленных. Смирных, как бараны, на которых покрикивают пастухи.
- Ага, сиз капудансиз? [25]
Капитан пересиливая себя, поднял голову в феске. Взглянул на русского без всякого чувства, - без страха; даже без ненависти. Этот взгляд ознобом прошелся по телу Казарского. Турок уже ничего не боялся. Даже того дня, когда война кончится, когда настанет день обмена пленными, и он предстанет перед султаном Махмудом и судьями. Ему не простят того, что он опустил флаг перед противником, силы которого были меньше. Он знал, какая казнь его ждет. Казни он тоже не боялся! Знал, его, сошедшего с трапа на Стамбульскую набережную, два янычара, заранее выбранные султаном, собьют с ног, бросят на землю, наступят ногой на спину, с двух ударов отсекут голову. Алая кровь хлынет из артерий его шеи; черная кровь из головы. Туда ее, покатившуюся шаром голову, голодным собакам!
Капитан видел свой корабль, свой мало поврежденный корабль. Видел: и «Босфор», и шебеке на плаву. Они могли продолжать бой, они могли бы победить.
Но все четыре корабля - призы русского капитана. Турок, видимо, вопрошал себя, как получилось, что он, потрясенный бедой: горит бизань-мачта, - оглушенный пальбой, ослепленный выстрелами, прозевал миг абордажного сближения русских и позволил спустить флаг? Как получилось, что этот красный флаг с полумесяцем и еще три таких же флага с шебеке привязаны к фок-мачте русского брига с таким небрежением, словно русские готовы намотать их на швабры?
