У Гончей внутри образовались холод и пустота, словно из груди вырвали сердце и вставили вместо него кусок льда. Забытый фонарь светил на Палача, поэтому этот изверг не мог видеть ее лица, но почувствовал произошедшую в ней перемену и довольно оскалился.
– Не успел я твою девчонку попробовать, признаю. Зато во всех подробностях рассмотрел, как она подыхала.
Что бы ты ни делала, все равно умрешь. Так же, как и она.
– Плохо ты за нею следила, мамаша, – хохотнул Палач. – А вот я проследил. Каждую мелочь запомнил, чтобы тебе рассказать. Я когда ее с дрезины сбрасывал, она не мягкая была и не твердая, а такая… разваливающаяся. И хрустела, как веник. Нет! Как крыса запеченная.
Ты уже умираешь. Смирись, и твоя смерть будет легкой.
«Но сначала умрут те, кто погубил Майку, – возразила Гончая вещающему у нее в голове неведомому голосу. – И Палач будет первым. Нет, первым был одноглазый. А этот станет вторым».
Она наклонилась к своему заклятому врагу и зашептала ему прямо в ухо:
– Нравится смотреть, как умирают другие? Ну так посмотри на себя! Только смотри внимательнее, чтобы запомнить каждую мелочь, – добавила Гончая и вонзила скальпель Палачу под подбородок.
Не голова, а черная растрескавшаяся головешка, а на ней два сморщенных белых шарика.
«Срезать ему кожу с лица, чтобы ощутил это на себе?»
Но претворить свою мысль в действие она не успела. Входная дверь с лязгом распахнулась, и в камеру из коридора ввалились несколько человек. Первым влетел растрепанный… отец Ярослав, про которого девушка уже успела забыть. Его подталкивал в спину плотный коренастый тип с автоматом и в матерчатой кепке с красной звездой на голове – один из тех кабанов, что забрали ее из станционного госпиталя. А из-за спины конвоира выглядывал старый знакомый – стажер-пограничник.
Они явно не таились, когда шли по коридору. Гончей оставалось только удивляться, как она не услышала их приближения.
– Вот, подозрительного типа без документов в туннеле задержали… – проговорил конвоир, уставившись на невозможную в его понимании картину.
Вид валяющегося на полу, залитого кровью Палача и арестантки, кромсающей скальпелем лицо следователя с Дзержинской, не укладывался в его голове. Однако громкий и энергичный голос краснозвездного вертухая постепенно слабел и к концу фразы превратился в шепот. Значит, кое-что до него все-таки дошло. Следом за осознанием ситуации он должен был сорвать с плеча автомат, но Гончая не позволила ему этого сделать.
