Я слушал и грустнел все больше. Вновь закралась мысль, что смотритель собирается умереть. Возможно, он сильно заболел.
Он продолжал говорить, сникший, подобно игроку, который заканчивает партию и понимает, что проиграл. Его речь была пламенной и отдавала фанатизмом. Тем больнее мне становилось, когда я осознал, что он истово верит в сказанное.
- Знаешь, мечты - ресурс на самом деле исчерпаемый. Если не мечтать, нет смысла жить, а если мечтать сразу и о многом, мечты обесцениваются. Ты разделяешь свое стремление на мелкие кусочки и в итоге топчешься на месте. Необходим баланс. Нельзя распадаться на десятки частиц.
Я вспомнил автомобиль. Выжать сцепление, сбавить газ, включить передачу, нажать на педаль газа, аккуратно отпустить сцепление, контролировать дорогу, смотреть по сторонам... Потому-то и не выходило.
- Баланс. Я люблю приводить в пример макаронины. Возьми одну и надломи. Легко, правда? А теперь схвати целый пучок. Получится ли у тебя? А если макаронин будет слишком много, ты не удержишь их и рассыплешь. Все должно быть в меру.
"Это чересчур для меня, пап. Я так не сумею!"
"Не думай обо всех этих пунктах. Просто веди машину".
Хорек неотрывно смотрел на нас и будто бы вслушивался. И то, что он иногда кивал, мне точно не казалось!
- К сожалению, я это понял не сразу. Пойдем на платформу пройдемся? - предложил дядя Коля. - Мне тоже как-то лучше там стало думаться. С тебя пример беру.
Я был рад покинуть сторожку. Все-таки там висела какая-то нездоровая атмосфера. Перед тем как выйти я настоял на том, чтобы открыть окно и оставить дверь открытой, чтобы проветрилось. Надеялся в глубине души, что болезнь - независимо от того, есть она или нет - покинет сторожку.
- А хорек не убежит?
- Не убежит, - улыбнулся дядя Коля и вышел за порог.
Фонарь не взял, сославшись на то, что за год он значительно потяжелел.
Наступил вечер. Село солнце, поутихла жара; в воздухе плавали запахи печеной картошки и шашлыка. Вдалеке чадили трубы истапливаемых бань; дым вился длинными столбами, и казалось, что небосвод покоится на сизых колоннах. Я завороженно наблюдал, как дымные колонны становятся выше и гуще. Мир оживал. Рядом сопел дядя Коля, неподалеку рубили дрова, лениво перегавкивались собаки. Утихли раскидистые клены, будто прислушиваясь вместе со мной. Замер и ветер. Никаких иных звуков. Дымчатая готовилась ко сну.
Последние лет пять из трех фонарей на станции горел только один, самый дальний. Его света едва хватало, чтобы смотреть под ноги и не спотыкаться. Из омута тишины вынырнул поезд и без остановки пронесся в сторону города. То был последний поезд и останавливался он только на крупных станциях.
