Ермилов взглянул на него, но снова так и не понял, насколько Алексей серьезен.
— Что ты хочешь о нем узнать? Ведь тебя волнует что-то конкретное?
— Его собственность здесь, на Кипре. Есть ли она? Все, что на него оформлено. Может, бизнес. Чем занимается его жена? Она ведь тут, с ним?
— И она, и дочь. Ей, кажется, лет шестнадцать. Сын еще у него, но тот вроде учится в Испании.
— Это любопытно, — протянул Олег. — Насколько я понимаю, учеба за границей дело платное.
— Ну, бывает частичная оплата. Тут копать нет смысла… Жена, кстати, не работает, — припомнил Алексей информацию из личного дела торгпреда. — Странно другое. В Португалии, где он был до Кипра, работал наш Юрочка старшим специалистом в торгпредстве. Прямо скажем, не высокая должность. Затем во второй заезд в Лиссабон — экспертом. Португальский он знает, но лучше английский. Здесь по-английски говорят все, поэтому проблем с греческим у него нет. Но после той должности сразу прыг-скок — и замторгпреда и потом торгпред. С дипломатическим паспортом.
— Блат? — Ермилов отчего-то вспомнил фото старичка из Внешторга, которого сфотографировал Вячеслав на выходе из загородного дома, зарегистрированного на Дедова.
— Вне всяких сомнений. Вообще, насколько я помню, Дедов был партсекретарем в Плехановском. И оттуда шагнул в международную торговлю. Не хило, да? И зашагал бодро, динамично. Сейчас весь из себя важный. Нервный, правда, какой-то… Бабьи сплетни, но моя жена говорила, что их соседка слышит через стену постоянные домашние скандалы. А он как-то слишком зависим эмоционально от жены. Давит она на него… Знаешь, какие бабы бывают, из мужиков веревки вьют. — Руденко вздохнул, видимо, о чем-то личном. — Она у него красивая. Двое детей почти взрослые, а она эффектная. Ради такой в лепешку разобьешься. Роковая дамочка, просто-таки любимый персонаж Достоевского — Настасья Филипповна советского пошиба… Значит, закрыть Юрочку решили? Заказ на него поступил, что ли? Ну чего ты закаменел? У нас ведь как обычно? Разрешают разрабатывать коррупционеров, когда они кому-то дорожку перебежали.
— Устарели твои представления, — сухо заметил Ермилов. — Сейчас не девяностые, да и я заказухами никогда не занимался.
— Брось! — Руденко снял солнцезащитные очки, обнаружив темно-коричневые глаза, такие усталые, что они сразу прибавили ему лет восемь. — Я буду рад, если все поменяется. На Россию работаю, а не на себя.
Слова не прозвучали пафосно, а скорее грустно, ведь до последнего времени, уже лет десять, России словно бы и не нужны были такие верные люди.
