Девчока вцепилась в скамейку так, что пальцы почти отнялись.
— Приснился, вишь ты, и говорит: «Пусть не плачет больше. Прощаю её за всё. Пусть уплывает из Пристани. Уплывает непременно! Худо ей здесь будет. А в море мы ещё увидимся».
Аррен плакала, слёзы стекали с подбородка и капали на колени.
— Я ему и говорю: «а чего ты мне это говоришь, мелкий бестолковец? Иди с ней поговори». А он мне: «Так она мне запретила».
Большая рука толстухи опустилась ей на волосы и пригладила.
— Иди уже, — голос её был тёплым, как масло, когда оно растает. — Хорошего парня подобрала. Ишь ты! Из самого Царства Льва о тебе заботится. Сколько не живу, такого не видала.
Аррен утёрла нос. Слёзы внезапно высохли, на душе впервые воцарилось спокойствие — так робкий росток пробивается после зимы.
— Спасибо тебе, — неожиданно для себя сказала она. — Ты одна меня и любила.
Толстуха отвернулась. Голос её прозвучал как-то глухо.
— Да любит тебя матушка. Просто… люди уж люди. Иди уж. Послушайся своего Къертара. А я за матушкой твоей пригляжу. Вон, меня полоснула, — с какой-то детской обидой посмотрела она на перевязанную руку. — Но куда я уйду? От голода помрёт, болезная.
Аррен крепко-крепко обняла её.
— Спасибо тебе.
Так они и сидели; наконец, Фавра отодвинула её.
— Ступай.
— А где матушка?
— Наверху. Нож я у неё отобрала.
Аррен шмыгнула носом.
— Я наверх схожу.
Девочка поднялась и долго стояла перед дверью. Из-за неё доносились какие-то вздохи и скрипы; ничто не напоминало ей мать — ту, настоящую. Внезапно острая жалость затопила её.
— Мама, — тихонько сказала она. — Я ухожу.
За дверью воцарилось тишина.
— Поплыву с Боргольдом. Я буду беречь себя, правда.
Комната молчала.
Аррен повернулась и спустилась по лестнице; в душе был какой-то тихий и странный покой. Фавра зачем-то прикрыла лицо рукой. Девочка неловко потопталась перед ней.
— Ладно, — сказала она. — Ухожу.
Фавра отняла ладонь. Лицо у неё было красное, слёзы лились из маленьких глазок.
— Ну, ты хоть… там…
Аррен наклонилась и поцеловала её в лоб.
Она взяла котомку и вышла на улицу — и воздух внезапно показался её необыкновенно чистым и ясным. Она остановилась и вдохнула его глубоко-глубоко. За дверью слышались рыдания Фавры. А затем створка захлопнулась, и её жизнь изменилась навсегда.
* * *
Все по-прежнему смотрели на неё, но Пристань казалась ей далёкой, словно она смотрела в уменьшительное стекло. Неизменные яблоки и сырая капуста, гуси на улицах и свиньи во дворах, старик Фёльквард и кумушки — всё это по-прежнему осталось на местах, и в то же время — словно кануло в прошлое.
