— Не смей. Не смей, — голос матери был каким-то тонким и отчаянным, словно она вот-вот сломается.
— Потом будет поздно, — голос отца был глухим, раздраженным. — Товар, я всё купил. Плыть надо сейчас. Завтра выплываем.
— Арфальк не вернулся! — взвизгнула мама. — Пираты…
Она захлебнулась собственным голосом и замолчала.
— Пираты были всегда, — фыркнул отец. — Ты что, хочешь, чтоб мальчишка сидел дома? Няньку из него хочешь сделать? Посудомойку?
За дверью наступила тишина — нехорошая тишина. Аррен поспешно отступила: сообразила, что сейчас будет. Отец вышел из комнаты, громко хлопнув дверью. Её он не заметил. А пираты и вправду были — в те годы они даже напали на порт Фельсандир и сожгли его дотла. Взяли на абордаж и корабль Скогольда: на его счастье, рядом проплывал корабль Короля — на его счастье, пираты увидели флаг с Золотым Львом и отступили.
Скогольда спасло чудо — но чудо уже не пригодилось Мерри. Ему саблей перерубили горло; он не прожил и минуты. Похоронили его по корабельному обычаю, в море. Старик Фёлькварт сказал, что её отец только потому не сошёл с ума, что ему нужно было кормить её. Её, Аррен. Между матерью и отцом особой любви давно не было.
Мерри в городе любили, по нему горевали.
Отец осунулся, под его глазами пролегли тёмные круги.
И вот теперь Аррен, наконец, поняла его. Из-за него погиб Мерри. Из-за неё Къертар. Вся их семья проклята.
Впрочем, отца она давно простила.
Только бы он приезжал почаще! Если бы не он, она бы уже сошла с ума.
Ведь мать стала словно чужая, порой могла отвесить оплеуху — просто ни за что. Аррен всё чаще уходить из дома, прятаться у подружек, а то и вовсе — забираться в самую глубь острова, и сидеть там, на краю меловых обрывов, бесцельно глядя вдаль. Ей всегда казалось, что там, вдали, за ярко-синим морем, блестевшим на солнце так, что болели глаза — там лежит что-то, что она обязательно должна понять.
Домой она не возвращалась — ведь по правде, вернись она или нет, мало что поменялось бы — мать почти безвылазно сидела в своей комнате, задёрнув шторы; бывало и такое, что Аррен не возвращалась, ночевала у Тисвильды Рябой или Джессики Пухлой — и мать поутру, даже не задавала вопроса, где она была. Если бы не толстуха Фавра, что за небольшую плату убиралась, мыла полы и готовила густую (и не слишком вкусную кашу), Аррен казалось, что мать бы просто умерла с голода. Она могла лежать в своей спальне целыми днями, а потом вставала, и, безучастная, ходила по дому, словно привидение — а потом вдруг впадала в другую крайность — становилась неестественно весёлой, примеряла наряды, танцевала посреди просторных комнат, выбегала на рынок — и возвращалась с совершенно ненужными покупками.
