В ответ Хэ Сяовэнь разевала рот и удивлялась:
— Так много?
— Это как положить деньги в банк: сначала ты кладешь десять юаней, а уже через сто дней на твоем счету одна тысяча.
— У меня не такая большая голова.
— Если ты не освоишь тысячу иероглифов, то в городе тебя тут же станут притеснять.
— Ну и пусть я не буду знать этих иероглифов, ты же их знаешь.
— А ты будешь постоянно держаться за меня?
Тогда, рассудив, что Ван Чанчи прав, Хэ Сяовэнь снова вставала и, закусив губу, начинала раз за разом повторять вслед за Ван Чанчи:
— Я…
— Я.
— Должен…
— Должен.
— Отомстить…
— Отомстить.
— Врагам…
— Врагам.
19
На день Ван Хуай и Лю Шуанцзюй всегда уходили из палаты, целиком и полностью предоставляя это пространство Ван Чанчи и Хэ Сяовэнь. Они даже подумывали наклеить на окне иероглиф «двойное счастье»[7]. И только к ночи Ван Хуай и Лю Шуанцзюй, толкающая перед собой его коляску, возвращались обратно. Утомившийся и осоловелый Ван Хуай, не дожидаясь, когда Лю Шуанцзюй оботрет его перед сном, засыпал прямо в своей коляске. Ван Чанчи как-то раз стыдливо спросил:
— К чему вам уходить на целый день?
— Если мы будем тут сидеть, Хэ Сяовэнь не запомнит ни одного иероглифа, — объяснила Лю Шуанцзюй.
— Ничего страшного, — откликнулась Сяовэнь. — Здесь вы или нет, на мою учебу это никак не влияет.
— У нас с Сяовэнь нет никаких секретов, — сказал Ван Чанчи.
— У нас тоже есть свои дела, — ответила Лю Шуанцзюй.
— Вы ходили к Хуан Кую?
Ван Хуая словно током ударило, он вдруг встрепенулся и затараторил:
— Нет, не ходили, мы ходили в полицейский участок.
Ван Чанчи и Сяовэнь посмотрели на родителей, словно на два незнакомых иероглифа, пытаясь расшифровать запрятанный в них смысл. Тогда Ван Хуай сказал:
— Если мы не будем на них наседать, они попросту забросят это дело. А если они это дело забросят, то никто его уже не раскроет, и в таком случае оплачивать лечение будет некому.
— Есть какие-то подвижки? — спросил Ван Чанчи.
— Я им уже и поклоны земные отбивал, но они только головами качают.
Ван Чанчи, едва держась на ногах, тайком ото всех покинул больницу и пришел на улицу Сяохэцзе, где спрятался под деревом и стал изучать обстановку. Наискосок через дорогу он видел широко распахнутые ворота офиса Хуан Куя, а перед ними — его джип. Несмотря на осень, солнце продолжало жарить с такой силой, что тень джипа напоминала растекшийся мазут. Спертый летний воздух норовил высосать из людей все соки. По улице туда-сюда шнырял народ, раздавались выкрики торговцев и звуки их нехитрых зазывных инструментов. Взгляд Ван Чанчи был прикован к джипу. Его снедало желание приблизиться к машине, хорошенько рассмотреть и даже кое-что подпортить, но сейчас он пока не решался этого делать, тут необходимо действовать незаметно, сохраняя все в строжайшей тайне. Едва Ван Чанчи представлял себе результат своей задумки, как кровь его начинала течь веселее, он освобождался душой и испытывал глубокую радость. За два с лишним часа он довел себя этими мыслями до учащенного сердцебиения, его мучали слабость и головокружение, он насквозь промок от пота, земля под ним словно колыхалась, так что было трудно даже сидеть. Прислонившись к дереву, Ван Чанчи на какое-то время прикрыл глаза, и когда ему полегчало, встал, опираясь о ствол, принял устойчивое положение и медленно поплелся в сторону больницы.
