– Послушай, – сказал я Гелле. – Он был всего лишь старым, отвратительным педиком. И никем другим.
– Но откуда читателям это знать? Чего ты ждешь? Думаю, свои пристрастия он широко не рекламировал. О них знали лишь в очень узком кругу.
– Ну кое-кто все же знал. В том числе и среди журналистов.
– Но какой смысл в том, чтобы полоскать грязное белье покойного?
– А в том, чтоб писать правду, тоже нет смысла?
– Они пишут правду. Гийом – действительно представитель знатного рода, и его убили. Я понимаю, что ты имеешь в виду. Есть и другая правда, которую не торопятся сообщать. На то они и журналисты.
Я вздохнул.
– Бедный, бедный Джованни.
– Ты думаешь, это он убил?
– Не знаю. Все указывает на то, что он. Той ночью он был в баре. Посетители видели, как Джованни поднимался наверх, и никто не помнит, чтобы он оттуда спускался.
– Он в тот вечер работал в баре?
– Похоже, нет. Просто выпивал. Кажется, они с Гийомом снова подружились.
– Странные приятели завелись у тебя за время моего отсутствия.
– Не случись убийства, они не казались бы тебе такими уж странными. Впрочем, ни одного из них я не считал своим другом, кроме Джованни.
– Ты жил у него. Неужели не знаешь, мог ли он убить человека?
– Как можно это знать? Вот ты живешь со мной. Способен я на убийство?
– Ты? Конечно, нет.
– Как можно знать наверняка? Ничего ты не знаешь. Вдруг я не тот, каким кажусь.
– Я знаю, потому что, – она наклонилась и поцеловала меня, – люблю тебя.
– Я тоже любил Джованни…
– Но не так, как я, – сказала Гелла.
– Я мог убить кого-нибудь в прошлом. Откуда тебе знать?
– Чего ты так разволновался?
– А ты бы не волновалась, если б твоего друга обвиняли в убийстве, а он где-то прятался? Ты еще спрашиваешь! Что мне, по-твоему, делать? Распевать рождественские песенки?
– Не ори на меня! Просто я не знала, как много он для тебя значит.
– Он хороший человек, – сказал я, помолчав. – Тяжело знать, что на него свалилась такая беда.
Гелла подошла и нежно положила руку мне на плечо.
– Мы скоро уедем отсюда, Дэвид. И ты перестанешь себя изводить. Люди попадают в беду. Ничего не поделаешь. Не веди себя так, будто это твоя вина. Ты ни в чем не виноват.
– Знаю, что не моя! – Но звук моего голоса и взгляд Геллы заставили меня замолчать. Я с ужасом чувствовал, что вот-вот расплачусь.
Джованни не могли найти около недели. Когда над Парижем сгущались сумерки, я смотрел из окна номера и думал о Джованни, который, может быть, прячется, испуганный и замерзший, под одним из мостов и не знает, что делать дальше. Возможно, кто-то из друзей укрыл его, думал я. Иначе как его до сих пор не нашли в таком небольшом, полном полицейских городе. Иногда меня охватывал страх: а вдруг он заявится ко мне и станет умолять о помощи? Или решит убить меня? Нет, он сочтет унизительным обращаться ко мне с просьбой. А убивать меня? К чему? Зачем марать руки! Я смотрел на Геллу взглядом, молящим о помощи. Каждую ночь я словно прятал в ее теле свою вину и ужас. Во мне горела потребность в действии, и единственным возможным действием был любовный акт.
