Мне хотелось всегда жить в нашей деревне, объедаться спагетти, пить вина вдоволь, иметь кучу детей и понемногу толстеть. Останься я там, никогда бы тебе не понравился. Могу представить, как через много лет ты приезжаешь в нашу деревню на уродливой, большой американской машине, которую к тому времени приобретешь, окидываешь равнодушным взглядом меня и всех нас, пьешь наше вино, улыбаясь той пустой, пренебрежительной улыбкой, которая не сходит с лица американцев. И наконец уезжаешь под рев мотора и шум шин, чтобы потом рассказывать другим американцам, в какой живописной деревушке ты побывал. На самом деле ты ничего не узнал бы о нашей однообразной, трудной и прекрасной жизни, как ничего не знаешь о моей жизни здесь. Но там я был счастливее и не обратил бы внимания на твои снисходительные улыбочки. У меня была бы моя жизнь.
А здесь я провел много ночей, дожидаясь, когда ты придешь. Я понимал, что моя деревня очень далеко. Но как тяжело находиться в этом холодном городе среди людей, которых я ненавижу, в городе, где всегда промозгло и сыро и никогда не бывает сухо и солнечно! Тут не с кем поговорить и не с кем дружить, а человек, которого я полюбил, не мужчина и не женщина, и непонятно, кто он на самом деле. Разве ты знаешь, что такое – не спать ночью, кого-то дожидаясь? Конечно, нет. Ты вообще ничего не знаешь. Настоящее горе тебе неведомо, оттого ты так улыбаешься и танцуешь, думая, что та комедия, которую ты ломаешь с круглолицей стриженой девушкой, и есть любовь.
Джованни швырнул сигарету на пол, где она медленно догорала. Он снова разрыдался. Я обвел взглядом комнату и подумал: нет, я этого не вынесу.
– В один погожий день я, необдуманно поддавшись порыву, покинул родную деревню. Этот день мне никогда не забыть. Это день моей смерти. Хотел бы я и вправду умереть в тот день. Помнится, солнце нещадно палило и жгло мой затылок – ведь я шел в гору, наклонив голову. Я ничего не забыл – ни рыжую пыль, ни мелкую гальку, летящую из-под ног, ни низкорослые деревья вдоль дороги, ни плоские домики, покрашенные в разные цвета.
Помню, я плакал, но не так, как сейчас, – гораздо страшнее. С тех пор, как ты со мной, я разучился плакать, как прежде. Тогда впервые в жизни мне захотелось умереть. Я только что похоронил моего ребенка на кладбище, где лежит мой отец и его предки, а рыдающую жену оставил в доме моей матери. Да, у меня был ребенок, но он родился мертвым. Когда я увидел его, он был серый и скрюченный и не издавал ни звука. Мы шлепали его по попке, брызгали святой водой, молились, но он по-прежнему молчал – он был мертв. Это был мальчик, он мог бы вырасти в прекрасного, сильного мужчину, может, даже в такого, о каком мечтаете и какого повсюду ищете ты с Жаком, Гийом и вся ваша паскудная шайка педиков. Но он умер, мой сын, плод нашей любви – моей и жены, его не стало. Когда я понял, что он мертв, то сорвал со стены распятие, плюнул на него и швырнул на пол. Жена и мать заголосили, а я вышел из дома. Уже на следующий день мы его похоронили, и я сразу же покинул деревню и пришел в этот город, где Господь наказал меня за мои грехи и за то, что плюнул на распятие. Здесь я и умру. И никогда больше не увижу свою деревню.
