Он заранее попросил написать некролог своего молодого друга, автора столь же блестящего и спорного. И тому теперь было «нужно найти слова, чтобы описать потерю, постигшую всех нас, целых два поколения писателей, чья судьба в литературе не состоялась бы без влияния этого человека. Его ослепительный талант остается зримым напоминанием, что этот жалкий жанр грез и болезненных видений еще может иногда называться литературой...
Прошло полтора часа с тех пор, как раздался злополучный звонок и жена Теда, Джейн, сообщила, что он умер. Я уже успел позвонить на радио и известить редакцию газеты «Геральд Икзэминер». И парень из отдела вечерних новостей, записав с моих слов основные факты (имя, возраст, семеро детей и тому подобное), переспросил: «Ну, и чем же он знаменит? Он что, лауреат каких-то премий?» Мне казалось, я сойду с ума. «Послушай, сынок, он умер полтора часа назад, и все только что продиктованное – истинная правда, и всякий, кто познакомился с его произведениями, уже не может сказать про себя, что чист перед Господом – потому что он был мастер выворачивать нам души наизнанку, а это будет свербить всю оставшуюся жизнь, и он был одним из самых замечательных писателей второй половины столетия, и главная трагедия его смерти – в том, что тебе неведомо, кем он, мать твою, был!»
Кто после этого будет оспаривать, что некрологи – тоже в своем роде литературный жанр...
Действительно, премий Теодор Старджон за почти полувековую жизнь в научной фантастике успел получить немного. И шумного, сенсационного, истинно американского успеха – тоже не было. Редкие его рассказы претендуют на роль бесспорной классики, еще в меньшей степени это относится к романам.
Может быть, причиной тому – его вечная манера держаться особняком, петь своим голосом, игнорируя хор.
Для внутренней научно-фантастической «тусовки», которую даже вполне лояльные к ней писатели и фэны нет-нет, да и обзовут «литературным гетто», он всегда оставался немного более изысканным, многословным и психологичным, чем полагалось написанными законами рынка типичному автору science fiction; и менее, что ли, прямолинейным, «сюжетным», динамичным. Для мира общелитературного потока (mainstream) – чуть более фантастичным, парадоксальным и во всех отношениях немодным. Читатели и критики старшего поколения находили его темы слишком шокирующим и неприличным, на грани эпатажа. А вполне «отвязанная» современная молодежь, напротив, с трудом врубалась, о каких там «чувствах» и «душевных привязанностях» пишет эта сентиментальная старая перечница.
