– Руками не трогать, – донеслось с кухни, – я ими очень дорожу!
Через минуту хозяйка появилась в дверях с двумя заварочными чайниками:
– Там на кухонном столе – поднос с печеньем и чашки; принеси, пожалуйста. Тебе какой чай: черный или зеленый?
Ангелина Федоровна уселась в кресло у окна, налила зеленого рисового чая и пристально посмотрела на меня. Есть я совсем не хотела, но из вежливости взяла сушку с маком и отгрызла маленький кусочек.
– А ты совсем на нее не похожа, – констатировала Ангелина Федоровна. – Значит, говоришь, с ней все хорошо?
– Ну, не совсем хорошо, конечно, руки болят, у нее этот… остеохондроз.
– Да уж не девочка, понятно. И зачем же ты пришла?
– Ой, это долгая история, – повторила я и поняла, что почему-то мне хочется рассказать этой женщине все как есть, так, как я ни за что бы не рассказала собственной бабушке: и про занятия по субботам, и про Якова Семеновича, и про Старцева.
Услышав эту фамилию, Ангелина Федоровна вздрогнула и отставила чашку. Она смотрела на меня не отрываясь и слушала, слушала…
– А Тоня мне сказала, что вы учились у Старцева, вот я и подумала, что, может, вы что-то про него помните, – закончила я свой рассказ и замолчала. Вместе со мной замолчало в комнате все, только часы где-то на кухне перекатывали время, подталкивали его стрелками на циферблате: тик – секунда, ток – еще одна. Ангелина Федоровна сидела, вытянувшись в кресле, и смотрела куда-то на стену за моей головой, прямая и несгибаемая, как вековая сосна. И лицо – как у ее фарфоровых кукол: белое и застывшее.
– Я никогда этому не верила, – вдруг быстро и сбивчиво заговорила она, – ни одной секунды. До последнего, пока школа еще работала, он собирал нас на кружок. Я даже была в него чуток влюблена, ну, так, по-детски, конечно… А перед каждым занятием мы залихватски пели на немецком.
Ангелина Федоровна на секунду замолчала, что-то припоминая, а потом вдруг запела глубоким низким голосом:
Для доброго дела собрались мы тут,
Друзья мои! Ergo bibamus!
Беседа прекрасна, стаканы поют.
Дружнее же: Ergo bibamus!
Вот слово, что славу стяжало давно,
Оно полнозвучно и смысла полно,
Как эхо пиров вдохновенных оно,
Священное
Ergo bibamus![3]– Хорошо, кроме нас, никто не понимал, о чем это… А еще была у нас такая игра в шифровки. На дом он раздавал нам текст, каждому свой, а мы должны были расшифровать. С помощью дешифратора. Так-то и не станет никто читать, а с дешифратором этим даже двоечники покупались. Не, Старцев был голова! И учитель от бога. Не мог такой предателем стать. Вот доказать не могу, а не верю. А трафаретка эта у меня, кстати, до сих пор где-то валяется. Погоди-ка.
