Я произнесла последнюю фразу и осеклась. Однажды я уже говорила эти слова…
Мне было девять, когда мама стала заметно поправляться.
– Твоя мама что, беременная? – спросила меня у школы Соня Певченко. Соня знала толк в таких вопросах, у нее полгода назад родился брат. Я посмотрела на нее ошарашенно:
– Не знаю…
– Ну ты даешь, – поджала губы Соня, – там уже месяцев шесть как минимум, а она не знает.
– Да, у тебя будет сестра, – сказала мама буднично, когда я вечером выложила ей Сонино предположение.
А меня будто тряхнуло как следует. Сестра?! И мама молчала? Да что же, она не знает, как я хотела брата или сестру? Да я с шести лет прошу родителей родить мне кого-нибудь. Сестра! Они купят детскую кроватку с музыкальной каруселью, такую, качающуюся, как у братика Сони Певченко. Я буду укачивать сестру, петь колыбельные, а когда та подрастет, мы будем собирать вместе фигурки, и я расскажу ей про хоббитов и Нарнию, про Нетландию, а потом мы будем играть в Питера Пэна, я буду Питером, конечно, а сестра… ее можно будет нарядить крошкой Динь-Динь. Когда мама возвращалась с работы и скручивалась калачиком на диване, я подползала ей под бок, клала голову на живот и вслушивалась. Мне казалось, что я слышу, как малыш булькает и плавает внутри, и я прижималась еще ближе и шептала прямо в живот, чтобы мама не слышала:
– Когда ты вылезешь оттуда, я подарю тебе Ромео. Это мой кроватный заяц. Пока я сама с ним сплю, но потом отдам тебе. Он защищает от кошмаров.
– Щекотно, Стаська, – смеялась мама, – что ты там шепчешь? Малыш все равно ничего еще не слышит.
– Меня – слышит, я ведь сестра, – говорила я убежденно, и мама улыбалась.
А потом маму увезли в роддом, а мы с папой поехали в центр покупать коляску. На рынке было так же шумно, как сегодня, у прилавков с детской одеждой и игрушками толклись мамы с детьми, а коляски в основном присматривали одинокие молодые папы или беременные женщины. Я остановилась у коляски с желтыми мишками на капюшоне:
– Пап, давай такую, малышка будет там лежать и с мишками разговаривать!
– А может, лучше розовую, – задумался папа, – для девочки-то?
И тут зазвонил телефон. У папиного телефона был такой противный звук, «Полет шмеля» называется. Мне всегда казалось, что эту мелодию следовало назвать не «Полет шмеля», а «Сверление зуба бормашиной». Звук постепенно нарастал и сверлил мозг, и даже на шумной рыночной площади его нельзя было не услышать.
Я все еще смотрела на пятерых мишек, улыбающихся с капюшона коляски, когда папа резко схватил меня за руку и потащил от прилавка. Я ничего не понимала и упиралась как могла:
