- Иди домой, Груша.
Она вздрагивает:
- Нет... Чего уж?.. Я обожду...
6 июля
Егоров мне говорит:
- Мы вошли, а он как бросится на меня... Руку прокусил, рыжий черт... Ну, этого Федя живо вывел в расход. А другой, паршивец, на полати залез, трясется: "Простите, православные, Христа ради..." Я говорю: "Конец твой пришел, богу молись, сукин сын". А он все свое: "Верой и правдой буду служить, книжки буду для вас печатать..." У него морда в крови и глаз на нитке висит, а он про книжки толкует. Смехота!.. Тоже, сочинитель нашелся...
Полдень. Парит. В лагере пусто. Кто на часах, кто в разведке, кто спит. В тени, под широким кленом, "бандиты" играют в "акульку". Заправила, разумеется, Федя. Он посмеивается, подмигивает и жулит. Он никогда не остается "акулькой": "Уж такой, значит, фарт..." Егоров угрюмо смотрит. Смотрит он долго, потом с негодованием плюет.
- Тьфу! Табачищем воняют, картами дьявола тешат. Нехристи. Ужо погодите: будете в вечном огне гореть. Не простит господь грехов ваших!..
8 июля
Иван Лукич - бывший советский "работник". Вчера он заседал в "исполкоме", зубрил для "экзаменов" Маркса и беспрекословно повиновался "ВЦИКу". Сегодня он с нами, в лесу. Он невысокого роста, но широк и крепок в плечах, - ладно скроен, неладно шит. Он сын дьячка, выгнанный за "неблагонадежность" семинарист. Он пришел ко мне один, без оружия, миновав сторожевые посты, и начал с того, что заявил мрачно:
- Я должен предупредить, что я большевик.
Я с любопытством взглянул на него.
- Хочу стать зеленым.
- Большевик и - зеленый?
- Да. Довольно побаловались. Хорошего понемножку... Ведь рано или поздно, все равно ваша возьмет.
- Чья "наша"?
- Да мужиков...
Мне понравилась его откровенность. Я дал ему браунинг и винтовку и, платя его же монетой, сказал:
- Вы знаете, мы не только вешаем, но и грабим.
- Коммунистов?.. Так им и надо.
- Почему надо?
Он нахмурился.
- Я поверил им, как дурак... А они все наврали. Подлецы. Никому жить не дают. В свой карман норовят, - и только.
9 июля
Груша приходит ночью - босыми ногами пробирается по тропинкам. Меня волнует блеск ее глаз. Меня волнует ее молодое тело. В ней избыток неистраченных сил, неутолимая, почти звериная жажда. Покоем дышит земля. Тихо светится Млечный Путь. Спят, как дети, "бандиты". А в нас - палящий огонь.
Но Груша чужая. Мне чужд ее наивный язык: "Касатик... Соколик..." Я вспоминаю Ольгу. И мне кажется, что это не Груша, а Ольга обнимает меня, что это не Груша, а Ольга ищет моего поцелуя. Ольга... Где дно колодца, разделившего нас?
