Учитель вошел в класс, когда мы по-своему переставляли парты, спорили, кому дежурить, чтоб первому ударить в шабалу[42], подвешенную на крыльце школы.
— Это что такое! Откуда печенеги?
Посмотрел строго, прошел вперед, отбрасывая правую руку. «Печенеги» притихли, наблюдая за ним. Он скосил голову набок, поколол иголочками глаз поверх очков.
— Детям коммунаров нельзя устраивать потасовки! Жить будем дружно. Гришка и Манька, Сенька и Танька — все равны, все нужны. Садитесь.
Учитель заставил нас положить руки на парты, обошел по рядам.
— Завтра буду выдавать тетрадки и книжки в чистые руки.
Получили первое домашнее задание: размести у крыльца перед своим домом, остричь волосы, отмыть руки, обрезать ногти. Расходясь по домам, поняли, что спуску не будет, что учитель через очки может, наверно, сквозь стены все увидать.
Дома я принялся за свои руки. Отмывая мылом, золой, шоркал песком, думал о строгом учителе — черноволосом человеке, — что когда-то видел на постановке в Журавлихе. Тогда он поразил меня игрой на скрипке, а теперь заставил заниматься шеей да ногтями. Его размашистая походка напоминала событие, когда я впервые увидел учителя. Он шел по заснеженной улице впереди немногочисленной группы людей, с красным знаменем. Временами поворачивался к идущим, поднимал в руке тынину, и взлетала песня «Смело, товарищи, в ногу!».
По сторонам этой процессии гарцевали на бойких лошадях два всадника с карабинами, гулко стреляли в зимнее небо. Вся деревня была взбудоражена. Шествие привлекло молодежь, ребятишек, а в оградах стояли пожилые да старики. Праздничная демонстрация в годовщину победы Октябрьской революции проводилась впервые, была необычным явлением, потому люди не решались примыкать, рассматривали шествие из-за городьбы.
Маленькая демонстрация двигалась по улице, все чаще под красным знаменем раздавалась песня, а конники усердно палили, будили тишину и нерешительность Журавлихи.
Вот этот дирижер с тыниной и был первым учителем в коммуне «Майское утро».
В 1921 году коммунары открыли школу в приспособленном здании на втором этаже. Это были две комнаты и маленькая боковушка вместо учительской. Когда из нее выходил Адриан — так большие звали учителя, — любопытным взорам открывалась этажерка с книгами, а на стене — портреты Добролюбова, Пушкина, Белинского.
Квартиры для учителя еще не было, поэтому он ездил ночевать в Журавлиху за четыре километра. Коммунары дали ему самого смирного мерина, по кличке Колчак, и мы после уроков ходили за ним в пригон, седлали. Лошадь ставили впритирку к наружной лестнице на второй этаж. Учитель садился в седло, мы помогали ему попасть ногой в стремя, подавали повод и отходили в сторону. Пока он отъезжал, строго было заказано шуметь, свистеть, следовать за конем. На следующее утро он въезжал в поселок, и сразу раздавался звон шабалы, что значило: учитель приехал — собирайся в школу.
