— Другие дети как дети, а этот, — сокрушалась бабушка, — везде точит нос, — истовлетельный[33] комар!
— У ребятишек не без шишек, а вострый глаз и почуткое ухо — не лишни. Иной человек наступит на свое счастье, да не разглядит, за колоду почтет.
Мало понимаю, что говорит Митревна, но мне немного легче, может, оттого, что ее слова, как сонные капли, что пьет бабушка, когда у ней болит голова.
— Как пройдет нога, приходи к нам, — наказывает она. — Поучу тебя делу. Наш срок пройдет, а после, поди, долго будут жить люди. Не все нести в землю, им тоже оставить надо.
Ушла. Меня больше не ругали.
Зажила нога — пошли дела! Из сырых картошек сделали с братом жнейку, вместо грабель воткнули куриные перья и жнем на крыльце. Ладно работала машина, а потом испортилась, и мы ее съели.
А тут у Киньки зашатался зуб, под ним прорезался новый. Надо бы вырвать, да страшно. Кинькина бабушка позвала меня, велела постоять за дверью. Она уговорила Киньку привязать за зуб ниточку и полечить у скобки. Когда я услышал слова: «Старый-матерый, дай местечко, а сам — за печку», дернул дверь. Кинька не успел охнуть, стоял с раскрытым ртом, а на нитке болтался его зуб.
Совсем извелась от лихоманки тетка Наталья. Всякое снадобье делала, а час придет — опять трясет. Как-то послали меня в согру[34] за лягушкой. Я побаивался: с них на руки переходят бородавки, но отыскал в кочках одну толстуху, зажал в согнутый прут, принес домой. К своему часу тетку начало морозить. Больную накрыли тремя шубами, а сверху положили бумажный кулечек. Бумажка зашуршала, развернулась, тетка подняла глаза, в страхе взвизгнула, скорчилась, а лягушка шмякнулась на пол. С тех пор отстала от бабы лихоманка.
Забегал к Митревне, как наказывала. Она научила меня «выговаривать» зубную боль. Ошв наговора было немного, выучил их скоро, и Митревна подивилась:
— Липучая память, чисто воск: как пало — так запало! Действенный наговор у тебя будет. Грамотешку бы тебе. В книгах, должно, прописано, какую боль чем изводить. Может, фершал из тебя какой выйдет. Грамотному — свет в окно. Это мы пеньки — где расплодились, там и сгнили. Теперь отец дома — научит.
Она дала мне завернутый в тряпочку «едкий камень» от зубов. Скоро пошел слух по краю, стали приходить за наговорам. Спрятавшись за дверью, шептал на камень, велел прикладывать. Бабушка была рада, что в избе завелся «лекарь». Отцу это не понравилось.
— Не с этого начала надо заходить. Через книжку дорожки-то торятся. Не от всякой беды словом отпихнешься. На войне сколько солдат носили заговорные слова, а пуля свою дорогу знает — клюет, не разбирает. И я заговор таскал, да под газ попал. Немец больше знал — крепче и колошматил. Умом брал. Поп вон сколько святых слов знает, кадилом на солдат махает, а идет солдат в наступление и помирает. Богу не под силу разнять людей во вселенской драке. Полосуются, как собаки, хватают чужую землю, а мне зачем она? Свою бы прибрать. Книжка растолкует, что к чему? С нее начинать надо.
