Мы сидели за предпоследним рядом техники и наблюдали за тем, как двое парней, загнав на смотровую яму Гелендваген, ковыряются у него под днищем. Вроде как уже можно было начинать, если бы не вопрос: куда делся третий? Поэтому просто сидели за гусеницами ДТ-100 и слушали.
— Ты что, нормально держать не можешь? — горячился один из двоих, высокий мосластый парень.
— Да держу я. Ты нажимай плавнее, что ты рвёшь-то?
— Нормально я нажимаю. Просто ты дохляк.
— Ты, Лобан, за базаром следи.
— А что я сказал такого, Михась? Если у тебя сил ключ держать нет, не дохляк ты, что ли?
— У меня сил хватит тебе зубы по одному повыбивать. А потом руки переломать, чтобы ты ими пытался зубы с земли собирать. Проверить не хочешь? Может, выскочим один на один?
— Да ладно тебе. Разошёлся. Уж и пошутить нельзя.
— Я же говорю: за базаром следи.
— Блин! Как третьей пары рук не хватает. Сейчас бы вот с этой стороны ещё подпереть, всё в цвет легло бы.
— А нечего было Тетере подливать. Это у тебя глотка лужёная. Сколько бы не выпил, на утро как огурчик. А Тетеря дня два, после такого количества выпитого, отходить будет.
— А я что, ему жгут на горло наложу? Тетеря — человек взрослый. Сам должен понимать, сколько пить ему.
А это уже интересно. Значит, Лобан с Михасем здесь, а Тетеря где-то спит мертвецки пьяный. Это хорошо. Завалить этих двоих — хлопот много не доставит. Потом можно будет этого Тетерю найти и упокоить, даже не приводя в сознание. Нам не нужны бандиты у себя в тылу. Знаком показав Пашке, чтобы прикрывал меня сзади, я осторожно подобрался к яме и, практически в упор расстрелял из «Сайги» обоих бандитов. Остался Тетеря. Где бы он мог быть? Я оглядел территорию и увидел административное здание МТС, притулившееся к мастерским слева. Судя по шторам на окнах и висящем на гвоздике, вбитом в опору навеса, дождевику, здание должно быть жилым.
Так же приказав Пашке страховать тылы, я осторожно подошёл к зданию, поднялся по крыльцу из трёх ступенек и открыл дверь. На меня двумя чёрными тоннелями в преисподнюю глядели дула двустволки горизонталки, а над ними, словно размытое, плавало заплывшее от беспробудной пьянки лицо с полузакрытыми глазами. Потом было пламя, раскалённый удар в грудь, мой полёт спиной вперёд и бледное сосредоточенное лицо Пашки, долбящего из автомата куда-то в одну точку. И темнота.
В себя я пришёл от тряски, отдающейся невыносимой болью в моей груди. Я полулежал на переднем сиденье УАЗика, а рядом, судорожно вцепившись в руль и плача, Пашка шурудил рычагом коробки передач, явно пытаясь заставить машину ехать быстрее, чем она может. Дышать было тяжело и больно, в груди сильно пекло, а голова гудела, словно колокол. Потом опять темнота. В следующий раз, когда я на пару минут вынырнул из темноты, я увидел склонившееся надо мной лицо Светланы, что-то мне пытающееся сказать. Попытка прислушаться меня чрезвычайно утомила, и я опять провалился в небытие.
